Взбалмошная девчонка
Шрифт:
— Конечно. И демон, и гений, и ангел-хранитель. Ты значишь для меня больше, чем можешь себе представить!
Темпест привлекла его к себе, зарывшись пальцами в темные густые волосы, — и губы их встретились. Никогда еще с того далекого дня, когда Страйкер принял в дар ее невинность, Темпест не испытывала такой страсти.
— Я буду любить тебя до самой смерти! — шептала она между поцелуями. — Где бы я ни была, что бы со мной ни случилось, знай одно: я люблю тебя! Я буду возвращаться к тебе всегда, пока ты этого хочешь.
И
Страйкер принимал ее дар с той же яростной, всепоглощающей страстью. Он прижимал ее к себе так, словно хотел слиться с ней в одно целое: казалось, еще немного — и их одежда просто расплавится в тигле желания. Он целовал ее так, словно хотел запомнить вкус ее губ навсегда, словно воспоминания о ее тепле могли бы согреть его в долгие одинокие ночи.
Наконец Страйкер с трудом оторвался от ее припухших губ и взглянул в полные желания глаза.
— Как быстро ты сможешь одеться?
— Хотела бы я ответить: «За несколько секунд», но увы…
Она взглянула ему в глаза — и не увидела там ни сомнений, ни сожаления. Только любовь.
— Тогда поторапливайся. Нам нужно успеть на самолет.
Глава 9
Под крылом самолета, словно жемчуг на сияющем синем полотне, раскинулись Багамы. Ласковое осеннее солнце согревало их благодатным теплом. Самолет компании «Лакк Энтерпрайзис» снижался, готовясь к посадке в Нассау.
— Я думала, ты шутишь! — проговорила Темпест, повернувшись к Страйкеру. — Но как тебе удалось уговорить доктора?
Страйкер с удовлетворением заметил, что глаза у нее блестят, а щеки розовеют здоровым румянцем.
— А ты не удивлялась, почему тебя лишних три дня продержали в больнице?
— Я думала, доктор Ортиз боится рецидива…
Страйкер ухмыльнулся и помотал головой:
— Не-а. Он просто согласился помочь мне в организации медового месяца. Ты, дорогая, стала жертвой заговора. Доктор держал тебя в больнице, пока не счел, что ты достаточно окрепла и сможешь перенести полет. А мне дал строгие инструкции: не позволять тебе ни утомляться, ни волноваться, ни подвергать неокрепший организм каким бы то ни было испытаниям. В этом он был особенно непреклонен. Я думаю, он просто завидовал мне.
— Да ну! — вспыхнула Темпест.
Страйкер наклонился и чмокнул ее в нос.
— Именно так, детка. Мы с тобой выйдем в Нассау, сядем на гидроплан и отправимся на маленький необитаемый остров. Там есть домик с черепичной крышей, пляж, а на пляже — белый песочек, из которого моя девочка будет строить замки…
— А ты чем будешь заниматься? — рассмеялась Темпест.
— Следить, чтобы ты не перегревалась и побольше лежала. Одним словом, набиралась сил. А я не спущу с тебя глаз, мне ведь не привыкать!
Темпест звонко рассмеялась — словно
— Все ты, ты, ты… А мне позволено высказать свое мнение?
— И речи быть не может! Это мой медовый месяц.
А ты не имеешь права голоса, пока не окрепнешь. — С этими словами он поцеловал ее в губы — и не заметил, как в глазах ее мелькнул страх. — Смотри! — воскликнул он, указывая в окно. — Смотри внимательно! Этого города ты не увидишь целых две недели!
— И отлично, — промурлыкала Темпест и положила голову ему на плечо.
— Ты устала? — прошептал ей на ухо Страйкер.
— Есть немного. Когда же я наконец поправлюсь окончательно?
— Тропические лихорадки отнимают много сил. Мне самому случалось ими болеть пару раз.
Темпест нахмурилась. Она не могла представить себе Страйкера, беспомощного, в бреду, страдающего от невыносимого жара… Неужели он тоже может быть слабым, растерянным, по-детски трогательным? Темпест потянулась к нему, чтобы поцеловать, и прочла ответ в его глазах.
— Я никогда об этом не задумывалась… Ты столько раз спасал мне жизнь… А бывало ли, что кто-нибудь спасал тебя? Ты когда-нибудь в ком-нибудь нуждался? Или ты и вправду такой самодостаточный, каким кажешься?
Этот вопрос удивил Страйкера — но он обещал говорить любимой только правду.
— Не знаю, каким я кажусь, но знаю, что мне часто бывает одиноко. — Он обнял ее. — Я часто скучал по тебе. И уверял себя, что чем дольше я тебя не вижу, тем лучше. Ведь мы встречаемся, только когда ты попадаешь в беду.
— Не понимаю, как ты можешь меня любить!
— Я сам не понимаю, честно говоря!
Темпест рассмеялась:
— Да, я сама хотела честности — но не до такой степени!
Страйкер повернулся к ней:
— Нет, Темпест. Всякая ложь, даже сказанная с самыми добрыми намерениями, в конце концов раскрывается. И ранит очень больно.
— А разве правда не ранит?
— Но правда дает свободу, которой ты так дорожишь.
— Может быть, — ответила Темпест. Сердце у нее болезненно сжалось при мысли, что Страйкер тяготится своей любовью.
Страйкер заметил боль в ее глазах и понял, что должен смягчить свою правду — не ложью во спасение, а другой правдой.
— Я не могу не любить тебя. Мои чувства к тебе слишком сильны: никто и ничто не в силах их остановить.
Темпест повернулась к нему: в глазах ее стояли слезы.
— Я мечтала о тебе с пятнадцати лет. Помнишь, как директриса школы жаловалась тебе на меня? Уверяла, что я — испорченная девчонка, совсем потеряла стыд, что я позорю приличную школу и оказываю дурное влияние на одноклассниц… Я ждала от тебя обвинений, нотаций, в крайнем случае добрых советов — а ты просто сказал: «Расскажи мне правду». Будто ты готов был поверить мне больше, чем нашей добропорядочной директрисе.