Взгляд из угла
Шрифт:
Что и приводит, боюсь, к появлению озоновых дыр. Их проедают эти невидимые летучие твари.
А: уполномочен заявить: милиция и не думала громить башкирский городок Благовещенск. Не избивала и не насиловала. Басни о сотнях пострадавших распространяет продажная пресса, за что и будет привлечена к суду. А прим. (недели через три): имели место отдельные факты превышения некоторыми сотрудниками... А сек. (еще через две недели) - впрочем, нет смысла пересказывать.
Так каждый день. Причем всю мою жизнь. Положим, это превосходный тренинг. Возвращаясь к математике - минус на минус дает плюс. Настоящий советский
Между прочим, рекорд установлен в конце апреля, не то в начале мая 1986-го замом всесоюзного министра здравоохранения. Уверяю, - писал в "Литгазете", - переночевать на якобы поврежденном чернобыльском реакторе - не опасней для здоровья, чем выкурить пачку сигарет. Никто не спорит, курение - привычка скверная, но... Дальше не помню. Интересно - как он теперь, тот зам? Почетный, наверное, пенсионер, засраб науки. Или культуры. Или органов. Подавая по утрянке манную кашу, всякий ли раз плюет ему в лицо жена или дочь?
14/2/2005
14 ножевых
Случилось несколько лет, несколько лиц, несколько голосов, после которых - по сравнению с которыми - это наше всегдашнее, привычное осознается как убожество. Как уродство.
Российский военнослужащий, гвардии блондин, защищая честь - свою и полковую, стрелял в южанина, временно не работающего, смертельно ранил. Дело было в районе метро "Старая Деревня", где участок под автомойку. Сейчас там пока что скверик, и в скверике обелиск - свистнутый, говорят, на лютеранском Смоленском, с могилы какого-то немецкого поэта. Поскольку подстреленный тоже сочинял, и лет семьдесят назад политбюро одобрило его фигуру для использования в качестве параллельного предмета всенародной любви, сразу за первым и вторым соколами.
С тех пор каждая годовщина его смерти отмечается публично. Возник обычай: собравшись по адресу его последней прописки либо на месте рокового поединка, декламировать стихи, зажигать свечи, вообще любыми способами выражать скорбь. В том смысле, что если бы не злодейская пуля, Пушкин и сейчас оставался бы с нами. Причем не толстогубым, курчавым коротышкой, и не масоном, прости Господи, а изящным красавцем, русский дух с молоком.
Так и в этом году. Толпа во дворе дома на Мойке, 12, телекамеры и микрофоны, корреспондент вопрошает: зачем, тетенька, вы здесь?
– а где же еще мне быть, - подрагивающим таким голосом отвечает тетенька, - стыдно не придти сюда сегодня.
А на окраине Юсуповского сада, где год назад зарезана Хуршеда Султанова, - тишина. Никаких церемоний. О гибели несчастного ребенка вспомнил только прокурор. Поскольку положено по истечении данного срока отчитаться: достали убийц, как было велено и обещано, хоть из-под земли? Вроде достали. Одного. И он сидит. А нескольким другим предъявлено обвинение в хулиганстве, и они - дома, под подпиской о невыезде. Еще некоторые в розыске, но вообще-то установлены не все.
Их было не менее четырнадцати, говорит прокурор, потому что на теле девочки четырнадцать ножевых ран. И что-то такое прибавляет про мотив преступления, типа: расизм
То есть это была - в тот вечер в саду собралась - не банда. Не знакомые между собой - или полузнакомые - подростки или переростки посидели, постояли, выпили, - а завидев проходившего мимо человека с двумя детьми - почувствовали ни с того ни с сего, независимо от цвета их кожи, необъяснимую неприязнь, вынули из карманов ножи и велосипедные цепи - и бросились.
Случайная группа случайно вооруженных под влиянием случайной выпивки поддалась случайному порыву. И каждый воткнул в девятилетнюю девочку нож.
Прокурора понимаю. И взвешенную прессу. И вообще всех, кто живет по-прежнему, как если бы город не покрылся навеки позором. Пушкина, понимаешь, читаем вслух на площадях.
Это нормально. Вся страна так живет: не глядя в ту сторону, где орудует насильственная Смерть. Там случайность на случайности, а мы ни при чем. Нам, будьте любезны, немножко ВВП, заверните в бумажку, - ведь мы этого достойны.
Такой возобладал стиль - стиль крысиной побежки.
Собственно, и всегда-то царил. Но случилось несколько лет, несколько лиц, несколько голосов, после которых, по сравнению с которыми это наше всегдашнее, привычное осознается как убожество. Как уродство.
Разве Собчак или Старовойтова допустили бы, чтобы эта кровавая подлость в Юсуповском саду осталась у горожан где-то на задворках памяти, стремительно погружаясь в тишину, замутненную враньем?
Эти люди знали такие слова и пользовались такими интонациями, что вечно своекорыстное большинство, слыша их, ощущало вроде как солидарность благородных. Мы понимали тогда: по-настоящему разумны только великодушные поступки. А также - что нужней всего правда. Может, и не только она, но уж она-то вся целиком, а без нее ничего хорошего не будет.
Что и подтвердилось.
И Старовойтову застрелили. А Собчак вроде бы умер сам. Пять лет тому. Сплошь черные даты в этом феврале. (Разве что 18-е - день рождения Маневича, не притаись на чердаке проклятый снайпер.)
Как ненавидели покойного А.А., не тем будь помянут! Много провел я в общественном транспорте человекочасов, удивляясь: как же так? При его преемнике уличный быт был неуютней гораздо, но в пробках и давках толпа только вздыхала, - мэр же Собчак в свое время не сходил с языка у безумных троллейбусных старух. Бывало, что и вменяемые охотно поддакивали. Считалось как бы аксиомой, что он виноват вообще во всем, что делало - и делает!
– жизнь обывателя в эпоху перемен такой невеселой.
Полагаю, его ненавидели оттого, что не боялись. Очень уж ясно было, что не злой. Во-вторых, он часто улыбался, и это была улыбка человека свободного. Разумеется, она читалась как высокомерная. В-третьих, ему очень шел клетчатый пиджак.
Короче, его возненавидели за то самое, что сперва снискало ему любовь: он был типичный не начальник. Ни на кого из них не походил.
И не умел обращаться с этим классом существ. Почему они его и съели.
А потом он должен был умереть. Не оттого, что при нем не произошло бы то, что произошло без него, - как бы, спрашивается, он воспрепятствовал? А оттого, что стерпи он все это молча - потерял бы право на улыбку свободного человека.