Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро
Шрифт:
— Что ж, — сказала Натали, заметно розовея — от удовольствия, надо полагать. Она испытывала восторг школьницы, подготовившей домашнее задание, — даже отец доктора Кинга собирался голосовать за республиканцев. Он чуть не отдал свой голос за партию Линкольна.
— Джек об этом догадывался, — сказал Синатра. — Когда Мартина Лютера Кинга арестовали и бросили в рейде вилл скую тюрьму, Джек позвонил его жене. Жена беременна. Джек звонит ей и говорит, что волнуется за ее здоровье. Шикарно, правда?
Фрэнк так нервничал и дергался, что не мог усидеть на месте и несколько раз
— Мария, — сказал он миссис Гурдин, отходя от окон. — Я принес вам приятный пустячок, чтобы вы чаще улыбались. Всем хорошеньким девочкам положены подарки.
Миссис Гурдин прижала руку к груди и сделала вид, что приятно удивлена. Она развязала ленточку, сняла с подарка бумагу и обнаружила под ней синюю коробку Фаберже. Я лег на пол и положил голову на передние лапы.
— Ах, мистер Синатра, — проворковала миссис Гурдин, и на глазах у нее выступили слезы, — какая дивная вещица! — Она взяла меня на руки и поднесла к Фрэнку: — Этот крошка — ваш. — Складывалось впечатление, что его голубые глаза наблюдают за тем, как он наблюдает за вами.
— Эй, приятель, а я и не в курсе! — воскликнул Фрэнк и потрепал меня за ухо. — Надо было сразу с тобой поздороваться. Как жизнь, приятель? Я подарю тебя Мэрилин.
— Она в Нью-Йорке? — поинтересовалась Натали.
— Ага. Загрустила что-то.
— С Миллером покончено?
— Раз и навсегда, — ответил Фрэнк. — Потому она и приспустила флаг.
— Сколько подарков! Честное слово, мистер Синатра, вы очень щедрый человек. Вот и муж так считает. Вы всегда щедры — и к моей Наташеньке тоже.
— Мадда, хватит. Ты смущаешь Фрэнка.
— Ужасно смущаете, — кивнул он. — И мне это нравится.
Шум наверху усилился: как будто по полу таскали тяжелую мебель. Потом лязгнула дверная ручка, и вот уже мистер Гурдин во всю глотку орал с лестницы, перегнувшись через перила. Его жена еще проливала слезы благодарности и национальной скорби, когда Ник начал орать; голос мужа мгновенно пригвоздил Мадду к месту, убил в ней все сантименты и осушил слезы.
— Психи! — кричал Ник. — Долбаные психи и коммуняки, вот вы кто! Красные! В моем доме собрались красные! [11]
Синатра улыбнулся, и в его глазах сверкнуло влажное жало.
— О, да это малыш Никки!
— Ах, заткнись! — чуть заплетающимся языком бросила Натали через плечо. — Заткнись, Фад!
— Какая наглость, — сказала миссис Гурдин.
Я вышел в коридор и увидел висящего на перилах Ника: лицо его было серым и озлобленным, в руке болталась бутылка.
11
Сочетание ковбойских сериалов и алкоголя плохо действовало на Ника. В этом смысле он походил на великого режиссера Джона Форда, который после стаканчика ирландского виски — особенно если рядом грохотали копыта и выстрелы — всякий раз превращался в душевнобольного правых взглядов. — Примеч. авт.
— Мы
— Силы небесные, — охнул Синатра. — Он же цитирует «Заявление о принципах»!
— Прекрати, Николай!
— Не парься, Мад. Он просто пьян.
— Точно, — сказал Синатра. — Это старая нашумевшая история: Союз кинематографистов за сохранение американских идеалов!
— Ох Господи! Когда же он замолчит? Это ужасно.
— Давай выговорись, малыш Никки! — крикнул ему Синатра.
— Все наши труды, все наши усилия направлены на… — орал мистер Гурдин.
Натали закатила глаза и допила остатки «Гибсона».
— Труды, ха! Да он не работал с тех пор, как уехал из Владивостока.
— …чтобы в полной мере…
— Ты несправедлива, Наташа, — сказала миссис Гурдин. — Он пытался работать — как любой мужчина.
— Мечтай дальше, Мадда. Он напрасно переводит кислород.
— А что, умный малый, — сказал Синатра.
— …достоверно отображать американскую жизнь, ее устои и свободы, убеждения и идеалы, в которые мы свято верим!
— Давай-давай, жалкая пьянь! — крикнул Синатра. — Сейчас я поднимусь и переломаю тебе ноги!
Последовали угрозы и проклятия. Одна из собак завыла и убежала на кухню. Я, кажется, еще не видел такого хаоса ни в Шотландии, ни в Англии, ни в самолете, ни на карантине, и все закончилось тем, что миссис Гурдин пригрозила обратиться с молитвой к иконам, Романовым и кому угодно, лишь бы этот кошмар закончился. Наступил миг тишины: малыш Никки прекратил огонь на поражение и хлопнул дверью, но уже в следующую секунду Натали вновь театрально захохотала, глядя на Мадду, которая все еще беззвучно шевелила губами.
— Ты думал, что мою маму интересуют знаменитости, — сказала она Фрэнку. — На самом деле ей интересны только дари.
Миссис Гурдин закутала меня в одеяло, сунув в сверток резиновую косточку.
— Ну не заводись, хохотушка, — сказал Фрэнк Натали. — Твоя мама, считай, вдова. Это дерьмо на палочке, что сидит у вас наверху, гроша ломаного не стоит. Полный псих.
— А тебе действительно нравится моя мама?
— Конечно, — ответил Фрэнк.
— Она раньше была балериной, — сказала Натали, прикусывая губу и невольно показывая, что хотела бы гордиться своей матерью. Мистер Синатра погладил ее по подбородку, вытащил из стакана маринованную луковку, подбросил ее в воздух и поймал ртом.
— Я бы на твоем месте тоже держал ушки на макушке. Не запачкай свой очаровательный носик. Ты ведь все еще работаешь над той картиной, верно? Помни, Казан — такая же крыса, что и пьянь наверху. Стукач. Если что, сразу звони мне, принцесса.
— Я нервничаю, Фрэнк. Они по-прежнему держат меня за девчушку с косичками.
— Просто делай свое дело, мисс Москва, — сказал Фрэнк, — и помни, что ничем им не обязана. Ни Казану, ни Джеку Уорнеру, ни гаду наверху — никому. Этим говнюкам повезло, что у них есть ты.