Взгляни на дом свой, ангел

Вулф Томас

Она задумчиво переплела пальцы на животе и посмотрела прямо перед собой, поджимая губы.

— Ну, пожалуй, это ничего, — сказала она. — Миссис Боуден приглядит за тобой.

Это было его первое самостоятельное путешествие. Элиза уложила его вещи в старый чемодан и приготовила коробку с яйцами и бутербродами. Он уезжал поздно вечером. Он стоял рядом с чемоданом, вымытый, приглаженный, возбужденный, и она всплакнула — она чувствовала, что он отдалился от нее еще на один шаг. Жажда странствий сжигала его лицо.

— Будь умником, — сказала

она. — Будь осторожен и веди себя хорошо. — Она задумалась, глядя в сторону. Потом пошарила у себя в чулке и достала пятидолларовую бумажку.

— Не трать зря свои деньги, — сказала она. — Вот тебе еще на расходы. Лишние не помешают.

— Поди-ка сюда, бродяжка! — хмурясь, сказал Бен. Его быстрые пальцы поправили сбившийся галстук Юджина. Он одернул его жилет и незаметно опустил ему в карман десятидолларовую купюру. — Веди себя как следует, — сказал он, — не то я изобью тебя до смерти.

С улицы донесся свист Макса Айзекса. Юджин вышел и присоединился к остальным.

Ехало их шесть человек: Макс Айзекс, Мелвин Боуден, Юджин, две девушки — Джози и Луиза — и миссис Боуден. Джози была племянницей миссис Боуден и жила у нее. Это была высокая, жердеподобная девушка с выпяченными челюстями и оскаленными в полуулыбке зубами. Ей было двадцать лет. Вторая девушка, Луиза, была официанткой. Она была невысокой, пухленькой, жизнерадостной брюнеткой. Миссис Боуден была маленькой болезненной женщиной с жиденькими каштановыми волосами. У нее были замученные карие глаза. Она была портнихой. Ее муж, плотник, умер весной. Она получила немного денег по страховке. Вот почему она смогла отправиться в эту поездку.

И вот теперь ночью он снова ехал на Юг. Сидячий вагон окутывала жаркая духота, пахло старым красным плюшем. Пассажиры беспокойно дремали, просыпаясь от печальных ударов колокола и скрежета колес на остановках. Тоненько заплакал ребенок. Его мать, худая патлатая жительница гор, откинула спинку сиденья перед собой и уложила ребенка на газету. Сморщенное грязное личико выглядывало из сбившихся запачканных пеленок и розовых лент. Он поплакал и уснул. Впереди молодой горец, скуластый и краснолицый, в плисовых штанах и кожаных гетрах методично грыз арахис, бросая скорлупу в проход. Она хрустела под ногами проходящих резко и дробно. Мальчики, томясь от скуки, бегали в другой конец вагона пить. На полу валялись раздавленные бумажные стаканчики, от уборных несло застоявшейся вонью.

Джози и Луиза крепко спали на откинутых сиденьях. Маленькая официантка нежно и тепло дышала сквозь полуоткрытые влажные губы.

Ночная усталость терзала их переутомленные нервы, давила на сухие горячие глазные яблоки. Они прижимали носы к грязным стеклам и смотрели, как мимо проносится бескрайняя архитектоника земли — лесистые холмы, изогнутые просторы полей, вздыбленные, набегающие друг на друга земляные волны, лабиринт циклических пересечений — американская земля, грубая, неизмеримая, бесформенная и могучая.

Его сознание было сковано печальными

убаюкивающими чарами вагонных колес. Тратата-та. Тратата-та. Тратата-та. Тратата-та. Он думал о своей жизни, как о чем-то давно минувшем. Наконец-то он нашел калитку, ведущую в утраченный мир. Но где она — впереди или позади? Входит он или выходит? Под перестук колес он вспоминал, как смеялась Элиза из-за того, что осталось в далеком и давнем. Он видел быстрый забытый жест, ее белый широкий лоб, призрак старого горя в ее глазах. Бен, Гант — их странные затерянные голоса. Их печальный смех. Они плыли к нему сквозь зеленые стены фантазии. Они хватались за его сердце и сжимали его. Зеленый призрачный отблеск их лиц, клубясь, рассеялся. Утрата! Утрата!

— Пойдем покурим! — сказал Макс Айзекс.

Они вышли на площадку, прислонились к стенке вагона и закурили.

Свет возник на востоке узкой смутной каймой. Дальнюю тьму смахнуло сразу и без следа. Небо на горизонте прорезали четкие яростные полоски света. Еще погребенные в ночи мальчики смотрели на недвижимый прямоугольник дня. Они смотрели на сияние под приподнятым занавесом. От этого сияния они были отсечены ударом ножа. Потом свет легко разбрызнулся по земле, как роса. Мир посерел.

Восток запылал зубчатым пламенем. В вагоне маленькая официантка глубоко вздохнула и открыла ясные глаза.

Макс Айзекс неуклюже погасил сигарету, поглядел на Юджина и смущенно ухмыльнулся от восторга — он вытянул шею над воротничком, и его белое, покрытое пушком лицо сморщилось в нервную гримасу. Волосы у него были густые, прямые, цвета сливочной помадки. Золотистые брови. В нем было много доброты. Они глядели друг на друга с неловкой нежностью. Они думали об утраченных годах на Вудсон-стрит. С приличествующим удивлением они заметили свою неуклюжую взрослость. Гордые врата лет распахнулись перед ними. Они ощущали одиночество благодати. Они прощались.

Чарлстон, сочный сорняк, пустивший корни на пристани Леты, жил в другом времени. Часы были днями, дни — неделями.

Они приехали утром. К полудню прошло уже несколько недель, и он жаждал, чтобы день поскорее кончился. Они остановились в маленькой гостинице на Кингстрит — старинном заведении с большими номерами. Перекусив, они отправились осматривать город. Макс Айзекс и Мелвин Боуден сразу же повернули к военному порту. Миссис Боуден пошла с ними. Юджину невыносимо хотелось спать. Он обещал встретиться с ними позднее.

Когда они ушли, он снял башмаки, сбросил пиджак и рубашку и лег спать в большой темной комнате, в которую теплое солнце проникало узкими лучами сквозь щели закрытых жалюзи. Время жужжало, как сонная октябрьская муха.

В пять часов Луиза, маленькая официантка, пришла разбудить его. Она тоже предпочла выспаться. Она негромко постучала. Когда он не ответил, она тихонько вошла и закрыла за собой дверь. Она подошла к кровати и поглядела на него.

— Юджин, — прошептала она. — Юджин.