Взгляни на дом свой, ангел
Шрифт:
Юджин был принцем Хелом. Накануне представления из Филадельфии прибыл его костюм. Джон Дорси Леонард распорядился, чтобы он надел его. Он смущенно вышел на школьную веранду показаться Джону Дорси, теребя жестяной меч и с сомнением поглядывая на розовые шелковые чулки, которые кончались на трех четвертях его тощих ног — под буффами зияла полоска голой кожи.
Джон Дорси озабоченно оглядел его.
— Ну-ка, мальчик, — сказал он, — дай я попробую.
Он с силой потянул чулки вверх, но
— О-о господи! — с трудом выговорил он. — Прошу прощения! — пропыхтел он потом, заметив рассерженное лицо мальчика. — Но ничего смешнее я в жизни… — Его голос бессильно замер.
— Я тебя одену, — сказала мисс Эми. — У меня есть как раз то, что требуется.
Она принесла ему широкий клоунский костюм из зеленого полотна. Память о святочном маскараде; свободные складки у него на лодыжках они стянули подвязками.
Он повернулся к мисс Эми, расстроенный и недоумевающий.
— Но это же неправильно? — спросил он. — Ведь он так не одевался?
Мисс Эми поглядела. Ее могучая грудь всколыхнулась от низкого звучного смеха.
— Все хорошо, все прекрасно! — вскричала она. — Во всяком случае, он таким и был. Никто ничего не заметит, мальчик. — Она тяжело упала в плетеное кресло, которое прогнулось с протестующим скрипом.
— О господи! — стонала она, блестя мокрыми щеками. — Я никогда не видела ничего…
Представление было дано на тенистых лужайках Мэнор-Хауса. Доктор Джордж Б. Рокхэм стоял в зеленой ложбине — естественном амфитеатре. Зрители расселись на траве по склонам. Длинной процессией в ложбину спускались призрачные образы поэзии и драмы, и доктор Джордж Б. Рокхэм ловко разделывался с каждым персонажем при помощи описательных пентаметров. Он был одет по моде Реставрации — он облюбовал этот период, потому что тогда понимали прелесть мускулистых икр. Его толстые ноги бугрились узлами ниже кокетливых кружев панталон.
Юджин ждал своей очереди над лощиной на дороге, скрытой деревьями. Было чудесное начало мая. «Доктор» Хайнс (Фальстаф) стоял рядом с ним. Его маленькое тугое лицо по-обезьяньи ухмылялось над костюмом, плотно набитым ватой. Смеясь, он хлопнул себя по вздутому животу, оставив вмятину, словно на теле больного водянкой.
Он преувеличенно насмешливо покосился на Юджина.
— Хел, — сказал он, — ты такой принц, что просто закачаешься.
— Ты сам не красавчик, Джек, — сказал Юджин.
Сзади него Джулиус Артур (Макбет) выхватил меч из ножен.
— Защищайся, Хел! — крикнул он.
В юном трепещущем свете их жестяные мечи быстро с лязгом
Мисс Ида Нелсон, помощник режиссера, сердито заметалась между ними.
— Шшш! — громко зашипела она. — Шш! — Она была очень сердита. Весь день она без конца громко шипела.
Чуть покачиваясь в дамском седле, Розалинда, спелая маленькая красавица из монастырской школы, ласково улыбнулась ему с лошади. И, глядя на нее, он забыл обо всем.
Ниже их на дороге густая толпа постепенно редела, — крохотные частички отделялись от нее и исчезали в невидимой ложбине, наполненной приветственным голосом доктора Джорджа Б. Рокхэма. С жирноветчинной звучностью он возвещал их появление.
Но до Шекспира он еще не дошел. Шествие открыли Голоса Минувшего и Настоящего — голоса, слегка не вязавшиеся с событием, но необходимые для коммерческого успеха предприятия. Теперь эти голоса безгласно шествовали через лощину — четыре испуганных продавца из магазина Шварцберга, целомудренно облаченные в кисею и сандалии, прошли со знаменем своего магазина в руках. В красноречивых стихах доктора это было выражено несколько иначе:
Коммерция, сестра искусств, тебя Приветствуем на нашей сцене мы.Они появлялись и исчезали: Гинсберг — «чекан изящества, зерцало вкуса»; от бакалейщика Брэдли «подъяла рог Помона плодоносный»; от агентства «Бьюик» — «И с Оксуса и с Инда колесницы».
Появлялись, исчезали, как процессия туманов над осенней речкой.
За ними в лощину вступили сомкнутые ряды херувимов, сводные полки алтамонтских воскресных школ, все в белом, свирепо сжимая в крохотных ручонках крохотные флажки свободы, — ангелочки господни, предназначенные, разумеется, для бог знает каких отдаленных событий. Их учителя посылали их вперед, притопывая и пришлепывая.
Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Быстрей, быстрей, дети!
Невидимый оркестр, гремящий среди деревьев, приветствовал их приближение освященной музыкой: баптистов — простой доктриной «Древней веры», методистов — «Я буду ждать у реки», пресвитериан — «Скалой веков», питомцев епископальной церкви — «Христом, возлюбленным моей души»; а маленьких евреев — на пределе лирической страсти — благородной маршевой мелодией «Вперед, Христовы воины!»
Они прошли, и никто не засмеялся. Наступила пауза.