Взгляни на дом свой, ангел
Шрифт:
Тогда он поднял свое свекольно-красное лицо и трепетно прошептал, сам не зная, что говорит:
— Вы хорошая девушка, Луиза. Очень красивая.
Она медленно просунула розовые пальцы в его волосы, и притянула его лицо к своей груди, тихо застонала, когда он снова принялся ее целовать, и стиснула его волосы так, что ему стало больно. Он обнял ее и прижал к себе. Они пожирали друг друга юными влажными поцелуями — ненасытные, несчастные, старающиеся найти единение
Он лежал, растерзанный, распыленный, одурманенный страстью, не в силах собрать ее в фокус. Он слышал буйные безъязыкие вопли желания, и этот бесформенный экстаз не находил выхода и освобождения. Но он познал страх — не перед нарушением условностей, страх неосведомленности перед открытием. Он боялся своей мужественности. И пролепетал хрипло, бессмысленно, не слыша себя.
— Ты хочешь, чтобы я? Ты хочешь, чтобы я, Луиза?
Она потянула его лицо вниз, бормоча:
— Ты же мне не сделаешь плохого, Джин? Ты мне ничего плохого не сделаешь, душка? Если что-нибудь случится… — сказала она дремотно.
Он уцепился за эту соломинку.
— Я не хочу быть первым. Я не хочу, чтобы из-за меня ты… Я никогда не был и не буду первым у девушки, — лепетал он, смутно сознавая, что исповедует вслух благородную рыцарскую доктрину. — Слышишь, Луиза? — Он встряхнул ее, потому что она была, как одурманенная. — Ты должна сказать мне… Я этого не сделаю. Может быть, я негодяй, но этого я не сделаю никогда. Слышишь? — Его голос перешел в визг, лицо дергалось; он с трудом говорил.
— Ты слышишь? Я первый или нет? Ты должна ответить… когда-нибудь ты… раньше?
Она лениво поглядела на него. И улыбнулась.
— Нет, — сказала она.
— Я, может быть, негодяй, но этого я не сделаю.
Он забормотал что-то бессмысленное и нечленораздельное. Задыхаясь, заикаясь, он пытался вновь обрести дар речи. По его перекошенному лицу пробегали судороги.
Она внезапно поднялась и ласково обняла его теплыми руками. Нежно, успокаивающе она притянула его к своей груди. Она гладила его по голове и тихонько приговаривала:
— Конечно, нет, душка. Я знаю, ты ничего плохого не сделаешь. Но помолчи. Ничего не говори. Как ты разволновался. Ты весь дрожишь, душка. Какой ты нервный, душка. В этом все дело. Прямо комок нервов.
Он беззвучно плакал в ее объятиях.
Понемногу он успокаивался. Она улыбнулась и нежно поцеловала его.
— Одевайся, — сказала Луиза. — Нам пора идти, не то мы никуда не успеем.
От смущения он сунул ноги в туфли миссис Боуден. Луиза расхохоталась и запустила пальцы
В военном порту они не нашли ни Боуденов, ни Макса Айзекса. Молодой матрос взялся показать им корабль. Луиза поднялась по железной лестнице, резко покачивая бедрами и показывая лодыжки. Она нахально уставилась на фотографию хористки, вырезанную из «Полицейских ведомостей». Молодой матрос завел глаза с простодушной лихостью. Потом старательно подмигнул Юджину.
Палуба «Орегона».
— А это для чего? — спросила Луиза, показывая на след адмирала Дьюи, обрисованный шляпками гвоздей.
— Он стоял здесь во время сражения, — объяснил матрос.
Луиза поставила свою маленькую ножку на отпечаток большой ноги. Матрос подмигнул Юджину. Стреляйте, когда будете готовы, Гридли.
— Она хорошая девушка, — сказал Юджин.
— Ага, — сказал Макс Айзекс. — Симпатичная. — Он неуклюже вывернул шею и скосил глаза. — А сколько ей лет?
— Восемнадцать, — сказал Юджин.
Мелвин Боуден с недоумением посмотрел на него.
— Ты обалдел! — воскликнул он. — Ей двадцать один.
— Нет, — сказал Юджин, — ей восемнадцать. Она сама мне сказала.
— Хотя бы и сама! — сказал Мелвин Боуден. — Все равно ей не восемнадцать. Ей двадцать один. Уж я-то знаю. Мои родители знают ее пять лет. Ей было восемнадцать, когда она родила.
— А! — сказал Макс Айзекс.
— Да, — сказал Мелвин Боуден. — Один коммивояжер соблазнил ее. А потом сбежал.
— А! — сказал Макс Айзекс. — И не женился на ней?
— Он для нее ничего не сделал. Сбежал, и все, — сказал Мелвин Боуден. — Ребенка забрали ее родители.
— Ого-го-го! — медленно сказал Макс Айзекс. Потом строго добавил: — Таких мужчин надо стрелять, как собак.
— Верно! — сказал Мелвин Боуден.
Они бродили у «Батареи», у развалин Камелота.
— Хорошие старинные здания, — сказал Макс Айзекс. — В свое время это были отличные дома.
Он жадно глядел на кованые железные ворота, в нем проснулась его детская алчная тяга к железному лому.
— Это старинные особняки южной аристократии, — благоговейно сказал Юджин.
Залив был спокоен; от него несло зеленой вонью теплой стоячей воды.
— Город совсем захирел, — сказал Мелвин. — Он нисколько не вырос со времени Гражданской войны.
Да, сэр! И, клянусь небом, пока бьется хотя бы одно истинно южное сердце, помнящее Аппоматокс, период Реконструкции и черные парламенты, мы всей своей кровью будем защищать наши священные традиции, как бы им ни угрожали.