Взрослые люди (сборник)
Шрифт:
– Пахомов, – сказал Пахомов и протянул ему руку.
Тот пробурчал свою фамилию и спросил:
– А вы что, давно знакомы?
Пахомов вдруг увидел, что Лена, отступив на шаг, делает страшные глаза и мотает головой.
– Ну… не помню, – сказал Пахомов. – Да и какая разница? Простите… – и он отошел к группе своих приятелей.
Но потом, на выходе, уже на улице, этот парень снова заступил ему дорогу.
– Ленку я домой отправил, – сказал он. – А ты мне все-таки скажи, где ты с ней познакомился.
– Нет, не скажу, – сказал Пахомов. – Скажу лишь одно: ничто
– Скажешь!
– Дай пройти, – сказал Пахомов и почувствовал удар по голове откуда-то сбоку.
Через неделю Пахомов снова пришел стричься.
– Любой труд почетен, – сказал он. – Вас в школе не учили? Зачем скрывать?
– Он такой интеллигентный молодой человек. Журналист с телевидения. Мне вдруг стыдно стало. Понимаю, что глупо, но все равно стыдно. Тем более что он намекал на серьезные отношения…
– Тем более! – сказал Пахомов. – Все равно пришлось бы признаваться.
– Да, но потом! Сняли бы квартиру. Познакомилась бы с его родителями. Он бы сделал предложение. И вот тогда. И ему было бы неудобно отказываться.
– Не знаете вы интеллигентных людей. Им все удобно… – и вдруг громко охнул, потому что Лена задела едва зажившую ссадину на затылке.
– Что это у вас?
– Ваш кавалер меня обеспечил… – сказал Пахомов. – Не сам, а его дружок. Ничего. Тележурналисты, они привыкли в паре работать. С оператором. Кстати. Он вам звонил после этого?
– Позвонил утром, сказал, что уезжает в командировку.
Пахомов рассмеялся:
– Он еще полгода будет по командировкам ездить. И при этом он не будет вам изменять, гарантирую. Я, Леночка, в армии служил в одном очень интеллигентном подразделении. И всмятку умею, и гоголь-моголь…
Лена долго молчала. Потом сказала:
– Это всё из-за меня. Простите.
– Ничего, – сказал Пахомов.
Она долго его стригла, а потом, нагнувшись, сказала:
– Я очень виновата, да. Если можно… в смысле, если вы хотите, я могу прийти, куда вы скажете. Один раз.
Пахомов молчал три секунды. В уме сосчитал: раз, два, три. И сказал:
– Нельзя. В смысле – не хочу.
последний бал Ромео и Джульетты
Европа-раз, Европа-два
Дело было в стране на букву, к примеру, В.
Или на букву А, Б, Г, И, Л, П, Р, С, Ч…
В центрально-восточно-южно-европейской стране. В 1930–1940-е годы.
Там жили мальчик и девочка.
Однажды ранним утром девочка проснулась от пения птиц за раскрытым окном. Было солнечно. Она посмотрела на часы, встала, сделала гимнастику, умылась. Мама накормила завтраком ее и папу. Папа пошел на службу, а девочка – в школу. Она ехала на трамвае, смотрела в окно. Там разные люди шли кто куда. У магазинов были красивые витрины. Трамвай проехал мимо театра. Девочка прочитала афишу: «Ромео и Джульетта». Девочке было двенадцать лет, она не знала, про что это. В школе спросила у подруг. Ей рассказали. Вечером она попросила маму, чтоб они вместе пошли в театр, на «Ромео и Джульетту». Мама переглянулась с папой. «Не рано?» – спросил он. «Современные дети
Через месяц они пошли в театр. Девочке очень понравилось. И сам спектакль, и публика в зале – все такие праздничные, нарядные. В буфете мама купила ей пирожное и бокал лимонада.
Тем же самым ранним утром мальчик проснулся от тяжелого стука в дверь. Мама схватила его, вытащила из кровати, запихнула в кладовку, завалила коробками и тряпками и отчаянно шепнула: «Тссс!». Мальчик слышал, как кричали на его папу и маму. Потом он понял, что сейчас войдут в кладовку. Там был задний люк, в бывшую выгребную яму – когда-то это был старинный клозет. Он прыгнул туда. Там пахло сухим дерьмом. Через три часа он вылез. В квартире не было никого; всё было перевернуто и сломано: что-то искали. Мальчик надел куртку и вышел на улицу. В кармане было несколько монеток. Он сел на трамвай, ехал, смотрел в окно. Там был театр. «Ромео и Джульетта». Он не понял, про что это. Он приехал к тетке. Она спросила: «Чем от тебя воняет?» Он всё рассказал. Она велела ему помыться и отправила в деревню.
Там надо было все время работать и было страшно, потому что иногда приходили одни солдаты и забирали еду, а потом другие, и убивали тех, кто давал еду ранешним солдатам.
Но потом пришли совсем другие солдаты.
Девочкиного папу повесили на площади.
А на дом, где жил мальчик, привинтили мемориальную доску про его папу.
Осиротевшие мальчик и девочка так и не встретились.
А если бы встретились, то девочка сказала бы, что всё, что произошло с мальчиком, – тяжелый бред и не было такого, а если и было, то очень редко и далеко-далеко, и нормальные люди об этом ничего не знали. Страна на самом деле просто жила!
А мальчик сказал бы, что она в лучшем случае дура, а в худшем – сволочь. Но в любом разе – отродье коллаборационистов, и что она пила лимонад, в то время как страна на самом деле стонала под сапогом оккупантов (диктатуры).
А как оно было на самом-самом-пресамом деле – Бог разберет.
Ибо история – это судьба победившего меньшинства, навязанная остальным меньшинствам в качестве «общенародной судьбы».
dunhill bruyere
Вождь и его писатель
Загадку самоубийства Фадеева раскрыл мне старый писатель-чекист NN незадолго до своей смерти. Он просил меня молчать тридцать лет; минуло сорок, и теперь я могу рассказать эту историю.
– Тут три легенды, – сказал NN. – Номер один – тяжелый запой, как было сказано в медицинском заключении, прямо под некрологом. Это для народа. Застрелился по пьянке, с кем не бывает. Номер два – что ему невыносимо тяжело было встречать людей, которых он фактически сажал, и вот они вернулись из лагерей. Это для интеллигенции. Легенда номер три – искреннее и злое письмо в ЦК. Что, мол, партийные чиновники извели его талант под корень. Это – для отделов культуры обкомов и райкомов. Чтоб не увлекались администрированием.