Взрыв

Шишов Кирилл Алексеевич

Скоростная прокатка волочением только входила в отечественную практику, и созданный ею проект во многом порывал с привычными методами. Ей предстояло рассказать не только суть процесса, но и предугадать неизбежные трудности его освоения. Она — не ученый, она практик. Восемь действующих станов подтверждают это каждый час шестью тысячами тонн проката. (Тут она подумала, как много весит ее часовой доклад.) Но тут все — от выбора нестандартного оборудования до расчета тяги приводных механизмов — выверено ею с консультацией у лучших ученых страны. И бой сейчас будет идти не за метод, не за принцип, а за детали, за мелочи, которыми будут пытаться свалить ее опытные производственники, зубры тоннажа и погонажа…

Она, как сквозь увеличительное стекло, рассматривала утихающую аудиторию. Она видела мужчин, обремененных

семьями и ответственными постами, должностями и нагрузками, и по лицам читала непроизвольное, но так знакомое ей чувство внутреннего сопротивления, которое сейчас ей предстояло сломить. Одни были управляемые честолюбием, другие — соперничеством жен, третьи — боязнью срыва. Дело, на которое она их толкает, обернется для них круглосуточными дежурствами, спорами с заказчиками, выговорами в министерстве. Вправе ли она, уходящая в декретный отпуск, ставить перед ними работу, которой еще не знала металлургия страны — широкополосный стан холодной прокатки, ввести который нужно в кратчайшие сроки?..

Она усмехнулась и, решительно отведя волосы указкой, начала сообщение…

* * *

Конечно, когда она так говорит, отсекая фразы указкой и нахмурив брови, она и не подумает, что кто-то всерьез любуется ею. А он — начальник цеха Черенцов — горько любуется ею. Чего тут, кажется, любоваться, если она напроектировала непочатый край проблем, этакий «черный ящик», из которого неизвестно что вытащит фокусник-производственник. Ссылки на экспериментальные разработки, бесспорные данные академических лабораторий — это пока «седьмая вода на киселе»… Но есть в ней что-то прекрасное, неустрашимое: в этих напряженных бровях, оплывшей фигуре, коротких растрепавшихся волосах!.. И главное — в голосе, всегда страстном и в то же время ласкающем… Помнится, она учила его с институтской скамьи находить изюминку в колдовском деле прокатки. От примитивных образцов, сплющенных в лепешку валками, он незаметно переходил в загадочную страну превращений сырого металла в боевую закаленную сталь. И сам образ этой непрерывной раскаленной ленты связывался у него с образом этой женщины — в каске и войлочной куртке, стоящей возле только что пущенного стана в окружении чумазых рабочих, с восторгом орущих вслед огненной змее… И она тоже смеялась от радости, и слезы дрожали у нее на ресницах… Многое бы он отдал, чтобы остаться с ней рядом, навсегда, на всю жизнь. Когда она похоронила отца — гения прокатки броневой стали, чьими инфарктами встали боевые танки Урала навстречу спесивым «тиграм», — он поклялся про себя охранять эту женщину от бед, от горя, от одиночества… Он чувствовал, как она одинока, когда внезапно над чертежом или посреди техсовета она замолкала, глядя сквозь собеседников…

Но что мог предложить ей он — вчерашний студент, юнец в ее глазах? Как бы она выслушала его откровение?..

Он чувствовал, как ей не хватало от людей доброты, сочувствия, понимания, и, оставаясь после работы над расчетами или моделями, он шептал про себя: ради тебя, ради тебя… Он сделал все, чтобы в их отделе не смолкали дружеские подтрунивания, розыгрыши; новогодние подарки и праздничные капустники были у них лучшими в институте… Обращала ли она на это внимание? Видимо, да, если охотно позволяла девчонкам бегать за сюрпризами по магазинам в рабочие часы и искренне смеялась над непритязательными шутками… Но понимала ли она, ради кого он это делал? Ради кого долбил теорию вероятностей и не женился до тридцати лет, вызывая все ожесточающуюся ненависть армии незамужних девиц отдела?..

И, когда он уходил, сказала ли она ему доброе слово, или хоть жестом выразила благодарность за то, что он таил, боясь высказать?.. Она молча протянула ему подписанную характеристику и пожала плечами, словно понимая невозможность удержать его — здоровенного пробивного мужчину в компании старых дев и шуршащих ватманов…

И все же он любовался ею, любовался проступавшей сквозь напряженность речи мягкостью материнства на ее лице, какой-то плавности движений кистей рук, новому для нее обращению к присутствующим: «Вам ведь совершенно ясно, да?..»

Когда Людмила Леонидовна кончила, слово взял главный инженер института. Это был неприятный человек с высохшим безжизненным лицом и крупными, словно вылепленными из театрального

грима, складками морщин. Продолговатая лысая голова его с землистого цвета кожей контрастировала с белоснежной хлопчатой сорочкой, украшенной ярким галстуком и золотыми запонками. Он был сегодня торжественно настроен, поскольку законченный объект представлял собой важный правительственный заказ, введение в строй которого сулило немаловажные знаки почета… Однако искушенным чутьем политика он чувствовал, что еще рано определять свою позицию, и охотно дал возможность присутствующим задавать вопросы, помня, что сегодняшнее состояние проблемы холодной прокатки во многом не решено и имеет ряд отрицательных прецедентов…

По тому, как Людмила Леонидовна отвечала на вопросы, главный инженер понимал, что она предвидела большинство из них. И необходимость переучивания техперсонала нового стана, и специфику автоматики, выпускаемой пока не комплектно и малыми партиями, что может повлиять на сроки освоения объекта, и сложность схемы термообработки… Он понимал, что ей тяжело сражаться одновременно с десятком оппонентов, и видел, как бледнеет ее лицо и вваливаются глаза, но ложное ощущение процедурного порядка мешало ему предложить ей сесть, хотя беспокойство начинало охватывать его. Совершенно непроизвольно, про себя он хотел, чтобы ее срезал какой-нибудь дошлый заводчанин, или металловед, или еще кто-нибудь… срезал не по сути (сам стан — продукт работы всего полуторатысячного коллектива!), а на мелочи, на ляпсусе — без них проектов не бывает, это абсолютно ясно… Он морщился про себя, глядя на ее округлый живот, отяжелевшие плечи, и вспоминал, как она отрезала ему в частном разговоре: «Мне нужен ребенок, Лазарь Рудольфович, и никто не запретит мне иметь его! На это ваша власть не распространяется!..»

От кого-нибудь, а от нее — опытного руководителя конструкторского отдела — они не ожидали такого выверта. Из деликатного разговора на тему о вероятном виновнике вышла такая оплеуха себе, что тошно вспомнить. Сплетни взбудораженных женщин удалось лишь наполовину пресечь, пустив контрслухи о командировке, в которой Головко якобы находилась в момент, так сказать, «моральной неустойчивости»… Вообще, вся история бросала двусмысленное пятно на институт, и невозможно было даже скрыть эту слишком заметную женщину хоть на полгода с глаз: работой она занималась самоотверженно, и отдел аккордно штурмовал правительственный заказ с яростью альпинистов… Выхода иного, как делать хорошую мину при плохой игре, не оставалось… И вот он сидел, морщился про себя и приветливо позволял задавать, задавать бесконечные вопросы беременной женщине, бледной и вспотевшей от двухчасового поединка… При этом, однако, не забывая — не дай бог! — быть всегда лицом к представителю министерства, молча сидевшему в крайнем кресле первого ряда…

* * *

Поединок переходил в решающую стадию. Черенцов видел, как напряглись вены у докладчицы, и зло шептал впереди сидящим: «Принесите воды! Объявите перерыв!» Его возмущало и то, что представители завода задавали мелочные, не по сути вопросы, и то, что сотрудники Людмилы Леонидовны отмалчивались по углам, предоставляя ей тяжкую нагрузку отвечать на все комплексные проблемы стана… Он хотел было громко потребовать хотя бы получасового перерыва, как в передних рядах все смолкли — и слово взял представитель министерства.

Это был холеный самоуверенный мужчина со сливочным лицом и мясистым подбородком. Он сразу повернулся спиной к развешенным чертежам, закрыв квадратной фигурой и их, и докладчицу, и размашисто начал:

— Товарищи! Предлагаемый проект стана холодной прокатки, судя по многочисленным возражениям и замечаниям присутствующих, явно не находится на современном уровне требований. В эпоху научно-технической революции мы обязаны, — и тут он обвел широким жестом всю аудиторию, — думать не о завтрашнем, а о послезавтрашнем дне. Практика показывает, что от момента окончания проекта до ввода в строй проходят пять — семь лет. Предлагаемый цех окажется в хвосте тенденций времени. Идеи его, конечно, неплохи, но производительность, а самое главное — отсутствие полной автоматизации — не позволяет надеяться, что он окажется творением впередсмотрящего… Полное исключение ручного труда, минимум операторов и оснащенность электроникой — вот чего требует от нас время…