Взрывы в Стокгольме
Шрифт:
— Как же я могу знать, чем занимается Леннарт по субботам, если я выезжаю за город стрелять ворон?
— А что вы можете сказать о своем сыне? Что он за человек? Мог он подготовить и провести все те взрывы?
— Я ведь уже сказал, что не знаю, чем он занимается по субботам. Сам я выезжаю за город и стреляю ворон. И понятия не имею, что делает Леннарт. Я занимаюсь своим делом. В свое время я воспитывал Леннарта, старался, чтобы он вырос аккуратным и вежливым и чтобы следил за собой. В школе у него все в порядке. Я учил его уважать все законы и вести себя как полагается.
— Вы не находите, что
— Какое это сейчас имеет отношение к делу? Леннарт совсем не стеснительный. Он помалкивает, когда должен помалкивать. Мы научили его не огрызаться. Он еще молод и неопытен, поэтому вполне естественно, что он помалкивает.
— Комиссар Бенгтссон, он был у вас здесь в пятницу, говорит, что сын ваш, кажется, сам боится того, что может сказать. Что он производит такое впечатление, будто ему хочется удержать те слова, которые он сам произносит.
— Не понимаю, что вы такое говорите. Мы учили Леннарта говорить ясно и отчетливо.
— А каковы ваши взгляды на жизнь?
— Болен наш мир, совсем болен. Болен из-за всей этой неустойчивости, из-за несоблюдения всяких норм, а также из-за безнравственности. Того, кто действительно хочет действовать, кто справедлив и верен своему долгу, того отпихивают в сторону, на самое незаметное место. А на должности высоких начальников сажают всяких жалких трусов, некомпетентных неучей, которые только и умеют, что всем улыбаться, и не желают нести ответственность ни за одно решение, каким бы правильным оно ни являлось. Ничего удивительного, что Швеция катится вниз. Вместо того чтобы поддержать то хорошее, что есть в нашем шведском народе, мы принимаем множество иностранцев, а они только пьянствуют да занимаются контрабандой, ввозят наркотики и вообще всячески стараются подорвать наше общество. Да потом еще власти дают всем иностранцам социальное пособие да оплачивают им бюллетень и вообще оказывают всяческую поддержку, в то время как наши бедные шведы из сил выбиваются, работая за себя и за других.
— А может быть, все наоборот? — спросил Сюндман.— Разве не иностранцам дают самую тяжелую и плохооплачиваемую работу, используя их для того лишь, чтобы шведам жилось еще лучше?
— А, значит, вы тоже из тех улыбающихся социалистов! — сказал Хенрикссон.— Вспомните только, что они зачем-то переименовали наше старое доброе Медицинское управление в Социальное управление. По мне, так называли бы уж сразу Социалистическое.
— А что думает об этом ваш сын?
— Он думает так же, как я!
— Может быть, даже что-нибудь и делает в поддержку ваших слов?
— Да, вот он, наверно, и пытался. С помощью этих самых взрывов. Решил навести в правосудии порядок, раз никто другой не хочет. Хоть как-нибудь досадить этим улыбчивым защитникам иностранцев...
— Так что вы, оказывается, своим сыном гордитесь?
— Не то чтобы им горжусь или не горжусь. Просто меня это не касается.
— Вас не касается то, что сделал ваш сын?
— Да. Ему уже больше пятнадцати лет. К тому же он находится под влиянием дурных товарищей. Нелегко быть родителем и воспитывать, когда все прочие разрушают то доброе, что ты пытаешься заложить в своих детях.
— Вы всегда придерживались подобного мнения о социал-бюрократах и о людях, сочувствующих иностранцам,
— Теперь я, пожалуй, стал понимать все гораздо лучше. Когда я был молод, в нашем правительстве было больше уважения к порядку. Тогда государственный служащий знал, что может гордиться своей работой. А теперь все переменилось.
— Вы считаете, что поступали правильно, отправляя обратно в Германию людей, бежавших в Швецию, чтобы спастись от нацистов?
— Мы должны защищать Швецию от иммигрантов. В противном случае вся наша страна погибнет. Каждый параграф закона для того и создан, чтобы защитить наше государство от угрозы извне. Это были хорошие законы, гуманные и человечные. Тому, у кого в Швеции имелся близкий родственник, разрешалось оставаться. Не могли же мы пропустить к нам в страну всех этих шалых иммигрантов!
— Любите ли вы вашего сына?
— Что еще за интимные вопросы? Пожалуйста, оставьте в покое мою личную жизнь. Какое вам дело до нее?
— Я только хочу попытаться понять ваше отношение к своему сыну. Должно быть, это вы оказали на него такое влияние. Это ведь вам так не нравятся все те дома, в которых произошли взрывы, а не вашему сыну.
— Да, но я его не просил взрывать эти дома. Это он придумал сам.
— Все то, что вы мне сейчас здесь говорите, только слова: отрицательное отношение, справедливость, долг... Но неужели у вас у самого нет никаких теплых чувств хотя бы к кому-нибудь?
Директор бюро внезапно поднялся, посмотрел вниз, на Сюндмана, открыл рот и вдруг закричал резким, грубым голосом:
— Вот отсюда! Вон отсюда со всеми вашими обвинениями и со всеми вашими инсинуациями! Мой сын — хороший мальчик. А я только выполняю свой долг. Я считаю, что полиция применяет весьма странные методы. Вон отсюда, идите, ищите отпечатки пальцев и занимайтесь своим делом. Вон, а то я позвоню вашему начальнику и расскажу ему, как вы относитесь к своим обязанностям! Оскорблять честных государственных служащих — вот чем теперь, оказывается, занимается полиция! Вон, я сказал! Вон!
Сюндман вышел. В холле он встретил госпожу Хенрикссон. И попросил ее пойти с ним в другую комнату, чтобы уточнить некоторые подробности. Они направились в старомодную столовую с дубовыми стульями и уселись там.
Все-таки госпожа Пия Хенрикссон казалась чуточку полноватой; тем не менее выглядела она довольно приятно; одета была в серый шерстяной костюм в клеточку; светлые волосы уложены плотными мелкими локонами.
Сюндман начал с тех же вопросов, что задавал ее мужу:
— Как вы думаете, может ваш сын быть инициатором всей той серии взрывов?
— Да.
— Почему он так поступает?
— Хочет показать, что он сильный.
— Разве ваш сын сильный?
— Сильный. Он сильный, энергичный мужчина.
— Неужели сильный и энергичный мужчина должен прибегать к динамиту?..
— Я горжусь своим сыном.
— Гордитесь... А вы знаете, что одним из взрывов был убит человек?
— Нет, «горжусь» это не то слово. Но вы все равно как следует не поймете. Вы смотрите на все как бы с одной только точки зрения — с точки зрения этой жизни. А ведь следующая за этой жизнь не менее важна. И в той жизни действуют совсем другие законы и не такие правила, как в этой. Духи гордятся Леннартом.