Взятие Крутоторска
Шрифт:
А Олег Смолев покачал головой:
– Молодая самоуверенность так и прёт из тебя, – сказал он Жеке.
«Ох, Жека, Жека, всё перевернул, всё истолковал так, как ему хотелось, – с обидой подумала Тая. – Наверное уверен, что приятели примут это за правду. А на самом деле всё это враньё. Она зашла к Жеке проездом в Эстонию. Подумаешь, самовлюблённый диктор Левитан».
Наверное, не надо было ей опоражнивать филигранную рюмку, но все убеждали, советовали, просили, что выпить надо: знакомство же. И она выпила. И ей стало свободнее и проще. И она сбивчиво начала рассказывать Олегу
– Хотите, Таис, я вас устрою в народные промыслы? Шкатулки расписывать. Это тоже искусство, – утешал Олег Смолев. – У меня там директор знакомый. У вас получится.
– Не знаю. Я маслом-то не писала, – оправдывалась она.
– Это элементарно, – успокаивал её Олег Смолев.
Ещё Тайке захотелось рассказать Олегу Смолеву легенду о княжне Сати и о том, что есть у неё портрет этой персиянки, но, наверное, Сати – это просто её фантазия. Вот если бы поступить в художественное училище и маслом нарисовать портрет персиянки.
– Нынче вы опоздали, а в следующем году поступите, – утешал её Смолев. – А завтра я вас свожу в народные промыслы. Приходите в двенадцать. Тут недалеко.
Находились ещё какие-то очень необходимые и красивые тосты. За «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете», за чувство долга, за правду. И, конечно, водки не хватило. Ещё собирали деньги и ещё бегал Жека в магазин. Тайка тоже хотела положить свои рублики, но все так шумно возмутились, что ей стало стыдно.
– Забыли, забыли тост, – орал Федосов, – мой любимый – за остервенение глаза. – Выпили за остервенение глаза. Наверное, журналистского, чтоб всё видел насквозь.
Всем хотелось понравиться Тае. И зав отделом Костя Федосов, вроде суровый мужчина, после «остервенения глаза» растаял. Откуда-то вытащил шоколадку и сказал:
– Женщина должна выглядеть так, чтобы мужчине хотелось её съесть, а не накормить. А мне угостить вас хочется, Таечка.
– Да что вы! – смутилась Тая, опешившая от неожиданного каскада лестных пожеланий и восхищений.
Зашёл «на огонёк» в редакцию басовитый друг Кости Федосова, диктор радио Виктор Шершнёв. Этот был одет куда изысканнее газетчиков: в белой рубашке с красивым галстуком. Он загудел своим поставленным голосом:
– Привет, ветераны эротического фронта! Как я вас давно не видел, – и выставил бутылку коньяку.
С помпой приезжавшие и приезжающие из столичных городов прославленные земляки: писатели, журналисты, артисты, художники великодушно обрушивали на крутогорских аборигенов неожиданные сенсационные новости, старались удивить и подразвратить крутогорцев. Те умиленно, с открытыми ртами внимали столичным мэтрам, стремились приблизиться к ним, угодить, напоить в робкой надежде, что там, в столицах, замолвят за них словцо, продвинут сборничек стишат. Всесильные москвичи, конечно, клялись в дружбе и обещали широкую поддержку. Но памяти у столичных гостей почему-то на всех не хватало, и они в Москве плохо узнавали приехавших с рыжиками и дымковской игрушкой крутогорских друзей и уже забывали
Впрочем, к чему повторяться. Бессмертный Николай Васильевич Гоголь уже давным-давно познакомил в «Ревизоре» с этим свойством людей, показав Ивана Саныча Хлестакова с его необузданным хвастовством, столичным всесилием и мелким тщеславием. А разве куда-нибудь делись Добчинский и Бобчинский, жаждущие, чтоб о них узнали в столице? Живы они, живы почти в каждом из нас. Но это к слову.
Завезённые в Крутогорск столичные сплетни и сенсации не пропадали в туне, их передавали из уст в уста, ссылаясь на самого Петю, Вову, Юру. Заезжие земляки воздавали за проявление свободолюбия и смелости коктебельскую песенку: «Среди долины Коктебля лежит родимая земля: колхозы, бля, совхозы, бля, – природа». Сыпались не очень свежие эпиграммы вроде:
Иван Андреевич Крылов
Не ел с секретарями плов,
Не добивался он чинов,
Ни грамот и ни орденов.
Был лежебока, умник, скромник
И умещался в однотомник,
Но совершенно не таков
Наш баснописец Михалков.
И вовсе с запретной смелостью подавали эпиграмму на лауреата Сталинских премий Семёна Бабаевского – автора романа «Кавалер золотой звезды».
Не всякий бриллиант прозрачней воды,
Не всякое золото звонко,
И весь «Кавалер золотой звезды»
Не стоит хвоста «Золотого телёнка».
А если к этому добавлялись весёлые афоризмы поэта Михаила Светлова: «Я не люблю занимать деньги. Берёшь чужие, а отдаёшь свои», «Когда всадник задумывается, то лошадь бежит в другую сторону», «У рака будущее впереди», «Я пью больше, чем надо, но меньше, чем хочется», «Если у людей телосложение, то у меня теловычитание», «И под липой можно дать дуба», «Жаль, что в рай надо ехать на катафалке», то успех и репутация неотразимого остряка гостю была обеспечена.
Впрочем, теперь всё это поставляет телик.
Накопителем и разносчиком такого московского «фольклора» был в то время Виктор Шершнёв, потому что ему приходилось вести интервью и беседы с заезжими знаменитостями.
Сегодня он тоже явился с анекдотом:
– Так вот, ветераны эротического фронта, пришёл в регистратуру посетитель: «Мне нужен врач «ухо, горло, глаз».
– Такого не бывает, чтоб горло и глаз, – ответили ему. – Есть лор и офтальмолог.
– А как же мне быть: я слышу одно, а вижу другое?
– Да, бывает. И всегда было.
Поржали всласть и огорчились: оказывается, собирался Виктор уезжать из Крутогорска не то в Сыктывкар, не то в Нарьян-Мар.
– Как я там без вас буду? – вздыхал он, разливая коньяк.
– А мы-то без тебя, Виктор-диктор, как? Может, Жека только скрасит наше существование. Он у нас Левитан, – бросил немногословный Федя Долгих.
– Ну-ка, прочитай вот этот абзац, схватив газету, ткнул пальцем Шершнёв в газетную передовицу.
Жека прокашлялся и для начала подпустил коронное вступление, которое подняло переполох в Несваричах и в Казацком Мысу.