Взятие Крутоторска
Шрифт:
– Обычно я не пью, но если пью, то необычно, – говорил он и ставил стопку на два пальца с риском, что опрокинется эта стопка, но её содержимое ловко попадало в его рот.
И признания у Жеки были хоть хвастливые, но приятные:
– Я, как никто, понимаю женскую душу. Тут наука несложная. Надо не просто гладить по шёрстке, а находить чёрточку. Вот, например, вы, Нина Трофимовна, – подбросил он комплимент учительнице, – одеты с таким вкусом, какой и в городе нечасто встретишь.
Та зарделась, но проявила неприступность, подбросив
– Нет, Женя, я вот считаю, что должны люди душами соприкоснуться, общие интересы найти, чтоб дружба получилась, а не по внешнему виду судить друг о друге.
– А что мы детсадники что ли, кругами ходить? – не согласился Жека.
Рассуждения учительницы о медленном сближении по душам Жеке не понравились, да и Пане с Маней тоже.
– Ой, девки, единова живём, – и врезали такие частушки, что Нина Трофимовна поспешила в свою учительскую келью.
Витя Машкин весь засиял, увидев на пороге Таю. А она не сразу его узнала. Стриженная голова придавала ему жалкий, незащищённый вид.
– Вот забрили, – смущённо погладил он круглую свою голову. Конечно, он обрадовался: пришла всё-таки Тая да ещё пачку бумаги для писем принесла. Наверное, намёк, чтоб писал.
Усадили её рядом с Витей, и мать его худенькая хлопотунья тётя Агаша, подкладывая пироги да слойки, гладила Таю по плечу.
– Ты уж Витеньку-то дождись. Он ведь только о тебе и говорит.
А Витя никаких слов не нашёл для прощания с Тайкой. Видно, родителей и братьев стеснялся или был сильно расстроен предстоящей разлукой.
Витина мать всё нахваливала сына. Видно, для того, чтобы Тайка поняла, какой он хороший. Вспомнила, каким угодником оказывался не раз.
– Быки на откорме стояли, а зелёнку для них не подвезли. Орут. Тракторист пьянущий. Я Вите говорю: после навозу телегу вымой да давай в поле съездим, там накошено, сами погрузим. Он ведь, угодник, всё так и сделал. Телегу вымыл, привёз без меня на корм быкам зелёнку. А то бы никаких привесов не было в тот день.
– Да ты чего, мам. Подумаешь, съездил, – засмущался Витя.
– А бабы на меня: выхвастеня, хочешь, чтоб тебя похвалили. Я Вите говорю: имям тоже привези. Привёз ведь имям тожо.
– Да ну, ма, – опять застеснялся Витя.
– Молодец ты, Витя, настоящий человек, – сказала Тая. – За Витю! – и рюмку подняла. Это ему понравилось. Тайка похвалила.
Мешая людям спать, ходили в тот вечер по Несваричам её певуньи. Видно, разбудили гармониста Сана Кокина, и тот наяривал под частушки удалую прохожую. В перерывы то и дело раздавалось увесисто и солидно:
– Внимание, внимание, говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза. – Это тренировал свой дикторский голос Жека Тютрин. Последние слова его «сообщений» заглушал восторженный девчачий ор и хохот.
Вите Машкину голос Жеки Тютрина не нравился.
– Балабол, видали мы таких, – сердился он.
– Да это же шутка, – успокаивала
А Жека, видать, вовсе разошёлся и орал:
– Я приехал сюда целовать неприступных красавиц.
Красавицы-то, может, были не прочь поцеловаться с носатым горожанином, да где-то рядом были те, которые могли накостылять Жеке за такие слова.
Когда Тайка выскочила на тёмную улицу с проводин, так и не услышав от Вити важных и значительных слов, около соседнего дома, мимо которого она пробегала, кто-то стоял, навалившись на палисадник. «Жека», – поняла она.
– Подожди, Тай. Сказать надо, – окликнул тот её.
Она остановилась.
– Я тебя провожу, – сказал он.
– А чего провожать-то? Вон мой дом, – рассмеялась она. – Рядом.
– Всё равно провожу, – пьяно настаивал он. – А ты ведь ничего девчонка.
– Великое открытие сделал! – засмеялась она. – Почему ничего-то? Говори необыкновенная.
– Пусть открытие. Я сразу понял. Я тебя поцелую, – вдруг полез он к ней.
– Не лезь, а то закричу, – припугнула она.
А на крик могли выскочить с Витиных проводин парни, которым не по вкусу пришёлся горожанин.
– Неужели я тебе не нравлюсь? – удивился Жека.
– Такой не нравишься, – охладила она его пыл.
– А вот такой? – прошептал он и бухнулся на колени.
– Дурак, – рассмеялась она и побежала домой. Ух, какой необычный день получился. А Жека так и остался стоять на коленях, а потом, говорят, ушёл в клуб, выставил там окно и спал на столе. Поутру ушагал в Казацкий Мыс к Инессе и Геше.
Схлынули Тайкины обожатели. Увезли на призывной пункт Витю Машкина, и Жека Тютрин, слышно, укатил домой в Киров. Можно было заняться своими делами. Этой осенью она решила всё-таки поехать в художественное училище. Конечно, там потребуют показать работы. Пересмотрела в папке все свои карандашные портреты и акварели. Может, спасёт её персидская княжна Сати? Но этого мало. Решила рискнуть, и на чёрных пакетах из фотобумаги набросала рисунки под названием «Чёрно-белая зима». Там при лунном свете на лесной поляне тоскует запурженная сосна. Ещё получилась картинка: ребятня в свете электрических фонарей играет в снежки, лепит бабу и сооружает крепость. А вот мчатся, взявшись за руки, во вьюжной круговерти парень и девчонка в вышитых полушубках. Весело им. вроде парень похож на Жеку Тютрина, а, может, на Витю Машкина. Кто в темноте разберёт?!
Однако рисунок этот не дала закончить Люда Сысоева. Заявилась в клуб и по-приказному объявила:
– Пятницу и субботу не занимать. Я выхожу замуж. Свадьба в селе Иванцево на Моломе-реке.
Знала Тайка, где это Иванцево. Там Людкины родители живут. Свадьба – дело безотлагательное и ей надо для подруги расстараться подарок придумать, самой чего-то нарядное надеть. Наверное, перешитый из маминого платья сарафан. Он ей нравился. По-модному получился. А подарок, конечно, «Чёрно-белую зиму».