Взятие Крутоторска
Шрифт:
Думала всё обойдётся чинно и степенно, а на пороге клуба вдруг опять возник никто иной, как Жека Тютрин.
– Ждала, небось? – широко улыбаясь, уверенно выкрикнул он.
– Ночей не спала, – в тон ему ответила Тайка. – Явился, не запылился.
Жека поднял целую круговерть.
– Говорят, ты на свадьбу едешь. Я тоже туда приглашён. Так что вместе, душа-краса, поедем, – сказал он. – Ты любишь шашлыки, икру красную?
– Нет.
– А я люблю.
– А я люблю рыбьи головы. Самое приятное в ухе, – выпалила Тайка.
– Ничего себе вкус у тебя, –
О том, что Тайка приглашена на свадьбу к Люде Сысоевой, узнали Инесса с Гешей, и когда племянник, объявивший, что вновь приедет в Несваричи, узнал от них об этом, не поленился позвонить в районку и потребовал пригласить его, потому что Тайка Нежданова по сути его невеста.
– А почему я не знала? – удивилась Люда.
– Да на всех телеграфных столбах написано, что я к ней неравнодушен, – откликнулся Жека.
– Ну, Тайка. Тайна, она Тайна и есть. Засекреченная девушка. Я ей… – возмутилась Люда.
Невесте не гоже быть без жениха. Вроде бы прожжённая журналистка Люда Сысоева, а поверила беззастенчивому Жекиному вранью, тем более, что видала в областной газете заметки за подписью Е. Тютрин.
– Да, приезжайте, я так рада, что Тая тоже нашла своё счастье, – пропела Люда.
– А как иначе, нашла, – подтвердил Жека.
Волей-неволей гуляла клубарка Таисья Нежданова с назвавшимся без её ведома женихом Жекой Тютриным в деревне Иванцево на рыбной реке Моломе.
И опять он своим поставленным голосом произносил «правительственные сообщения». На этот раз о том, что объявлен в стране всенародный праздник в честь свадьбы Людмилы Сысоевой и лейтенанта милиции Владимира Малинина. Сысоева отныне будет печататься под фамилией Малинина. «Правительственные» эти сообщения всем нравились. Ещё бы, хоть в шутку, но сама Москва признаёт эту свадьбу за великое торжество.
Тайка поулыбывалась. Ну, Жека! А он её повсюду сопровождал.
– Чего ты ко мне прилип-то, Жень? – удивлялась она.
– Значит, я твоя судьба, – огорошил он её признанием.
– Ой, умру от счастья, – смеялась Тайка.
Веселиться Жека умел. И пел, и плясал, и танцевал, и анекдоты травил, и так хохотал, закидывая голову, что все оборачивались. Он легко вписывался в любую компанию. Вот уже от костра доносится его голос:
– А перец положили? Перец, говорю. Уха без перца, как женщина без сердца.
– Чей это? Откуда? – спрашивали гости почти все свои иванцевские да мурашинские.
– Да, говорят, Тайки Неждановой кавалер. Будто сватается. Поди, ещё свадьба проклюнется? Погуля-ам!
Дёрнул бес Тайку признаться Жеке, что больше всего в застолье любит она уху, а в ухе, конечно, рыбьи головы. Жека, когда стали черпать из закопчённого котла уху, заорал, что отныне все рыбьи головы поступают в распоряжение Таисьи Неждановой, и притащил чуть ли не целый тазик этих голов и грохнул перед ней. Тайку от стыда бросило в жар. Что она, обжора ненасытная? Но в общем-то пообсасывала она головки рыбьи всласть.
– Со мной не пропадёшь, – хвалился Жека, а Тае казалось, что даже рыбы изумлённо смотрят на неё варёными белыми глазами,
Пил Жека ухарски, но, видать, не рассчитал своих сил, и наутро Тайке пришлось лечить самозванного жениха огуречным рассолом и готовить ядрёную мурцовку с хреном да ещё просить таблетки у Людиной матери.
– Определённо водка заговорённая, – оправдывался Жека. – У меня ещё ни разу голова не болела. Чему в ней болеть – в ней одна кость, – и ударял себя ладошкой по лбу. – Стучит!
Оклемавшись, к обеду опять повеселел Жека, тем более, что все заботы по его доставке в Киров взял на себя Людин дядя, приехавший на свадьбу на своём «Москвиче», в котором оказалось свободное место.
Узнав, что собирается Тайка поступать в художественное училище, Жека замахал руками:
– Да у меня почти все художники – друзья, и с директором училища я на вась-вась. Поступишь, если мня будешь держаться, – кричал он.
Верила и не верила Тая Жекиным обещаниям, но адрес и какой-то телефон Тютрина записала. Вдруг и правда и в городе он такой влиятельный.
Лучше бы вовсе не было этого дня
Наверное, зря она всё это придумала с поступлением в худучилище, но нестерпимая тревога давно мучила Тайку. Просидит она в клубе всю жизнь до старости и не увидит ни белого света, ни больших красивых городов, не осуществит свою мечту – не станет рисовальщицей. Надо ехать в Эстонию к Виринее-Верке Кайсиной или хотя бы в Киров, где, говорят, можно поступить в художественное училище. Только стара уж она, наверное, поступать. Туда ведь после восьмилетки берут. А вдруг повезёт? У неё ведь десятилетка. Экзамены сдаст.
– Я уезжаю, – объявила она отцу. – Наверное, в Эстонию.
Отец Павел Яковлевич покрутил седеющей головой, вздохнул:
– Тяжело нам будет без тебя. Но ничего не поделаешь. Подросли ребёнки, да и тебе засиживаться в девках не с руки.
И поехала Тайка неведомо куда.
– А вот и я, – услышал однажды утром за своей спиной Жека Тютрин. Оглянулся. Стоит перед ним Таисья Нежданова – клубарка, в лёгком модном платьице, худенькая. А ещё с чемоданом и картонной папкой. Жека в майке и тапочках на босу ногу. Гостей не ждал, в зубах ковырялся спичкой.
– Куда это ты намылилась? – спросил недоумённо он, разглядывая тонкобровую глазастую красотулю.
– Может, в Эстонию, а может, здесь куда поступлю, – ответила Тайка. Была уверена она, что перед нею откроются все двери, раз она решилась в конце концов покинуть свои Несваричи. Да и Жека божился, что поможет. Вот к нему и явилась первому.
– У тебя есть полсотни? – вдруг протянул руку Жека. – Позарез надо. Я задолжал за уроки Нонне Филатовне.
Что за Нонна Филатовна и почему ей Жека задолжал, Тайка не вникала. Тем более, что она была не только продуманно одета, но и богата. Получила под расчёт последнюю зарплату в отделе культуры за свою клубарскую работу, да бабушка Анюта с дедом сунули на прощание пачечку денег, свернутую в трубочку. Наверное, от своих «гробовых» отделили для внучки.