Xамза
Шрифт:
– А вы собираетесь вообще что-либо издавать?
– повернулся Хамза к Алчинбеку.
– В последнее время на прилавках книжных магазинов не появилось ни одной художественной книги.
– По вполне понятной причине, - улыбнулся товарищ Назири, - готовится новый алфавит.
– Сколько же может это продолжаться?
– покачал головой Хамза.
– Если профессор Шавкат по-прежнему останется во главе комитета по новому алфавиту, наши внуки вырастут неграмотными.
Алчинбек деланно засмеялся.
– Ничего, ничего, потерпите, - сказал он, снимая
– Идет работа огромной государственной важности целый народ получает новую письменность...
– Не по этой ли причине вы хотите вернуть мне на доработку мою рукопись? Я вижу, что она уже лежит у вас на столе.
– Отчасти и по этой. Но только отчасти. Главная причина - литературная сторона дела... Я прочитал... все ваши пьесы, дорогой Хамзахон. И надо сказать, что по содержанию все они очень понравились мне. Собственно говоря, я их знаю давно и всегда был поклонником вашего драматургического таланта.
"Бай и батрак" - замечательная вещь. "Проделки Майсары" - прекрасно! "Трагедия Ферганы" - сущая правда... Мы их все издадим большой книгой, вы станете богатым, как бывший бухарский эмир...
– Для чего же тогда доработка?
– Когда актеры произносят со сцены ваши слова, они добавляют к ним свою индивидуальность, мастерство игры и так далее... Но когда эти же слова написаны на бумаге, они выглядят совсем по-другому... Вам нужно поработать над языком, Хамзахон. Тем более что в связи с подготовкой нового алфавита у вас есть еще время...
– Вы считаете себя более опытным литератором, чем я, товарищ Назири?
– Мое мнение совпадает с мнениями рецензентов, товарищ Ниязи.
– И у профессора Шавката, заведующего издательским подотделом, наверное, тож.е такое же мнение?
– горькая ирония звучала в словах Хамзы.
– Мне уже опасно вообще критиковать вас, - нехотя отозвался Шавкат. Вы сразу же начнете говорить, что я свожу с вами счеты за Хорезм...
– Молчали бы уж про Хорезм, - вздохнул Хамза.
– Неужели совесть позволяет забыть о том, как вы преследовали меня в Хорезме?
– Это вы не давали мне там житья!
– Но вы-то были в Хорезме наркомом просвещения, а я - рядовым работником, вашим подчиненным!.. И, пользуясь своим положением наркома, потеряв последние остатки совести, вы ставили мне капканы на каждом шагу, рыли волчьи ямы...
– Вы болтаете, как вздорная старуха!
– вскочил с места Шавкат.
– Друзья, друзья!
– раскинул в стороны руки Алчинбек, как бы желая удержать спорящих от прямого физического столкновения, - к чему эти страсти?.. Ведь мы же коммунисты, мы дети одной нации!..
– Все можно отмыть, Шавкат, кроме грязной совести!
– запальчиво, чувствуя, что перестает владеть собой, крикнул Хамза.
– Базарный трибун!
– заорал Шавкат.
– Иди выступать со своей красоткой на рынок!
– За это получишь по морде!
– взорвался Хамза.
– Таван! Скорпион!
– надрывался Шавкат.
Хамзу передернуло. Пустота заледенела
Он медленно повернулся к Алчинбеку.
Только он один, Алчинбек, мог помнить это слово, которое еще в Коканде пытались приклеить к нему, Хамзе, прихвостни Садыкджана после того знаменитого приема, на котором Миркамилбай Муминбаев, обезумевший от коньяка и стихов о зякете, швырнул в него пустую бутылку...
Но оно не приклеилось...
И вот теперь здесь, в Самарканде, Алчинбек вспомнил о нем.
Для кого? Для этих подонков Шавката и Урфона?
Заместитель народного комиссара просвещения стоял около своего стола бледный, опустив глаза.
Хамза подошел вплотную.
– Эх ты, друг юности!..
– дрогнувшим от волнения голосом сказал Хамза.
– Ты предал нашу молодость... Но не только этим словом...
Казалось, еще ни разу в жизни не испытывал он такой сквозной, такой саднящей боли души, опоясавшей всю грудь, горло, ключицы, руки, ноги...
– Ты продал свою жизнь за карьеру, чины, пайки, кабинет...
– Ты сам предал нашу нацию!
– вспыхнул Алчинбек.
– Наш народ, нашу землю!..
– Ты думаешь, я никогда не думал о том, кто продал Зубейду Садыкджану?!
– Глаза Хамзы заволакивало холодное, неостановимое, неуправляемое бешенство.
– Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты оказался в день смерти моей матери в доме моего отца?!.. Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты не явился на маевку в Ширин-сай?!.. Мне страшно было думать обо всем этом, потому что, если бы я нашел доказательства, если бы хоть одна моя мысль подтвердилась, я должен был бы задушить своими собственными руками сначала тебя, а потом и себя...
Алчинбек неожиданно улыбнулся.
– За эти слова, - кривя рот улыбкой, сказал он, - ты отдашь партийный билет...
– Не пугай меня... Мне нечего бояться... Моя совесть чиста...
Бояться должны вы с Шавкатом... Это вы готовы продать землю наших отцов англичанам, туркам или все равно кому... Ты всю жизнь хотел стать слугой британских хозяев - для этого и учил свой английский язык...
– Отдашь партбилет, Хамза, отдашь...
– Не отдам! Я предан земле, на которой родился... Я воевал, я боролся за нее, я открывал школы для детей народа... Всю свою жизнь я служил народу, как мог. А ты всегда был фальшивым революционером, Алчинбек... В своей пьесе "Хивинская революция" я сорвал маску с таких революционеров, как ты...
– Отдашь партбилет, отдашь...
– Ты заполз в революцию и партию, как змея, Алчинбек!.. Ты окружил себя говорящими насекомыми вроде этого обмылка Урфона...
– Негодяй!
– завопил Урфон.
– Я вызову тебя на дуэль!
– Ты всегда был только блюдолизом Садыкджана, господин
заместитель народного комиссара!.. А сейчас своим красноречием пускаешь пыль в глаза Советской власти.
– Это ты пускаешь пыль в глаза своими пьесками, комедиант несчастный!.. Я, я, я, а не ты помог Советской власти отыскать последние сокровища Садыкджана!..