Xамза
Шрифт:
И, содрогнувшись от презрения и ненависти, от всех пережитых волнений, ибн Ямин решительно поднялся и вышел из дома Мияна Кудрата.
Никому не открываясь, несколько дней носил ибн Ямин свою боль в себе. Ни одного слова упрека не сказал он своим домашним. Он знал, что помыслы его чисты и благородны, и это придавало ему силы.
Но однажды, спустя неделю после разговора в доме хазрата, к ним зашел Завки. Поэт пришел поговорить с Хамзой, но того не было дома. Хозяин посадил гостя пить чай. Слово за слово, и ибн Ямин все рассказал Завки, как говорится, открыл ему душу.
Завки долго молчал.
Пришел
– Вот, сынок, оказывается, я должен проклясть тебя, - сказал ибн Ямин после долгой паузы.
– Так говорят хазрат и Камол-кази... Не знаю, чем уж мы не угодили богу. Посылает на нас напасть за напастью.
Хамза опустил пиалу.
– Я догадывался об этом, отец, и давно хотел поговорить с вами. Ждал, когда вы начнете первый.
– Видите, Убайдулла, какой у меня чуткий и послушный сын, - грустно улыбнулся ибн Ямин.
– Отец, - горячо заговорил Хамза, - я никогда не позволю, чтобы из-за меня в вашу жизнь на старости лет вмешивался этот паук Миян Кудрат и выживший из ума Камол-кази!
– Чем нуждаться в справедливом казн, лучше самому себе быть судьей, сказал Завки.
– Вы правы, учитель, - согласился Хамза.
– Мы сами должны найти выход и оставить в дураках всю эту свору.
– Не знаю, сынок, не знаю, - покачал головой ибн Ямин.
– Это очень хитрые люди.
– Если я на время уйду из дому, то дом и двор ваш от этого не опустеют... Но зато хазрат поостынет в своем гневе, а к вам вернется ваше прежнее положение среди народа, больные снова начнут посещать вас, будут приходить родственники... Вы только не думайте, что я на самом деле хочу уйти из дома. Надеюсь, вы понимаете это.
– В словах Хамзы есть большая доля истины, - поддержал ученика Завки.
– Я уже много думал обо всем этом, - сказал Хамза, - и не один думал. Одному разобраться трудно.
– Кто же помогал тебе думать, сынок?
– Дядя вашей невестки. Он относится к нашим семейным делам, как к своим собственным. Он же наш родственник...
– Степан Петрович - человек мудрый, - кивнул Завки, - потому что живет трудом своих рук. К его советам нельзя не прислушиваться.
– Что же посоветовал тебе дядя моей невестки?
– спросил ибн Ямин.
– Он считает, что я должен совершить паломничество в Мекку, - сказал Хамза.
– В Мекку?!
– обрадовался лекарь Хаким.
– Наш русский родственник хочет, чтобы ты увидел могилу Магомеда? Но ведь он же, насколько я понял, человек совсем не религиозный...
– Почему?
– возразил Хамза.
– Степан соблюдает посты, на православную пасху всегда поминает родителей.
– Это чужая религия...
– Атаджан, дорогой отец... Я не хочу вас ни в чем убеждать, но каждая религия, как бы она ни называлась, призывает человека верить в хорошее. И в этом все религии сходятся... Что вы думаете об этом, учитель?
– Я прежде всего думаю вот о чем... Хотелось ли вам когданибудь раньше совершить паломничество в Мекку?
– Конечно, хотелось. Как каждому мусульманину...
– В Мекку, Хамза, нужно идти, отвечая только очень сильному религиозному чувству. Иначе вы будете наказаны. Мекка - это самое святое, что есть у мусульманина.
Хамза опустил голову. Долго думал о чем-то. Потом твердо
– Я вас понял, учитель. Спасибо.
– Когда Хамза был совсем маленький, - радостно улыбался ибн Ямин, - он совершил вместе со мной паломничество в Шахимардан и получил благословение святого Али...
– Кстати, из рук того же Мияна Кудрата, - усмехнулся Хамза.
– А теперь он требует моего изгнания... Как все быстро меняется вокруг нас! Даже при жизни одного человека мир успевает перевернуться...
– Сынок, если ты побываешь в Мекке, - вытер ибн Ямин набежавшую слезу, - счастливее твоего отца не будет человека на свете.
– Но для этого, ата, вы должны выполнить одно условие.
– Какое же?
– Вы должны проклясть меня...
– Что?!
– изменился в лице ибн Ямин.
– Что ты сказал?!
– Вы должны будете проклясть меня, отец...
– Хватит! Перестань! Я и так из-за тебя хлебнул в жизни горя... Где ты видел мусульманина, который мог бы выгнать из дома невинного сына?
– Хош, успокойтесь, атаджан... Ложитесь на одеяло. Вот вам еще одна подушка... Отдохните. Не надо нервничать и изводить себя. Давайте соберемся с мыслями, подумаем вместе. Вы же сами всегда говорили мне, что в минуты гнева разум отказывается служить нам...
Ибн Ямин успокоился. Хамза сел рядом с ним, а Убайдулла Завки отметил про себя, что за то время, пока они не виделись, его ученик сильно изменился - стал сдержанным, проницательным, обходительным. Это был уже совсем не тот человек, который в зале военного собрания в присутствии полицмейстера Медынского обличал малопочтенного дельца от журналистики Каримбая.
– Отец, - спросил Хамза, - вы любите моего сына и своего внука Гияса?
– О, Гияс!
– Старик прослезился.
– Гиясджан, верблюжонок мой!... Как он похож на тебя в детстве...
– А дочь свою, Ачахон, любите?
– Кто же не любит своих детей?
– Тогда почему же вы не хотите избавить их от обед, которые могут обрушиться на них? Ведь это же в ваших руках... Все мы смертны, эта, придет время - аллах призовет вас, и вы тоже, увы, отдав свою душу всевышнему, избавитесь от всех земных мук... Но после этого все мучения, упреки, несчастья, унижения и оскорбления обрушатся на голову вашего внука Гияса, а ваш будущий зять, муж Ачахон, будет жить с дочерью человека, проклятого, "лишенного веры", "отверженного" и тоже будет растить "отпрысков шайтана"... Будут ли их приглашать, ваших внуков, на свадьбы и торжества, будут ли допускать в мечети, брать у них дочерей и отдавать им своих? Нет, ничего этого не будет, если стервятники Мияна Кудрата обрушат на вас свои проклятия...
– Так зачем же ты хочешь обрушить эти проклятия на себя?!
– закричал ибн Ямин, задохнувшись от гнева и еще многих других неизреченных, но уже непереносимых чувств, хлынувших водопадом, упавших скалой на его сердце.
– Я ваш сын, я моложе, я все выдержу!
– воскликнул Хамза.
– Я не могу допустить, чтобы эти шакалы превращали людей в свою добычу... Я не позволю хазрату и его окружению судить моего отца... Я должен принять этот удар на себя...
Завки не отрываясь смотрел на Хамзу, на его искаженное судорогой внутренней боли лицо. Он был поражен глубиной переживаемой Хамзой страсти.