Я – Беглый
Шрифт:
Итак, мы прошли к столику, за которым сидела красавица. Я, как только увидел её, и понял, что меня она ждёт, совершенно забыл про своего друга, замерзающего под зарядами сырой московской метели. И, вообще, обо всём на свете я забыл, а только смотрел на неё. Глаза у неё были какие-то зелёные в голубизну — как морская вода.
И тут со мной случилось то самое, что с Кисой Воробьяниновым случилось, у меня язык отнялся, и я ещё вдобавок ужасно покраснел.
— Водки выпью — разойдусь, — подумал я.
И, как Киса, я водки выпил, но не разошёлся. Что-то
— Вы себя плохо чувствуете, Миша? — спросила красавица.
— Нет, всё нормально, — сказал я и выпил ещё стопку водки.
— Нет, ты погляди, как покраснел, — сказала Верка.
— Я вам дам книгу Леви о преодолении стеснительности, — сказала красавица. — Вы прочтёте и больше никогда не станете краснеть.
Тут я вспомнил своего друга, одного на снежных улицах жестокой столицы. И я ужасно разозлился.
— Да во мне, если человеческого что ещё осталось, так это способность краснеть. А ты и это у меня отнять хочешь? — сказал я. Выпил я, всё ж лишнего.
Через несколько дней мы встретились с Веркой, и она сказала мне:
— Ты просто безобразно себя вёл и оскорбил женщину.
— Верочка, не сердись, — сказал я. — Я постараюсь больше так не делать.
— Ага, — сказала Верочка, — так я тебе и поверила. А что Лёнька?
— А что ему делается? — ответил я.
Волшебная сказка (начало)
Я попробую в два или три приёма поместить в журнале повесть, которая мне самому очень нравится, а как вам — посмотрим.
Я заранее прошу прощения у каждого грека, тем более киприота, если случайно это моё сочинение попадется ему на глаза: за Грецию здесь выдаётся совершенно вымышленная страна. Но, в конце концов, должно же действие где-то происходить. Какая вам разница? Я во многих странах побывал. Все они здорово похожи друг на друга. Для того, чтоб вам не скучно было читать, приходится выдумать. Вот я и выдумал.
Учтите — очень длинно.
В конце лета 1998 года я работал на одном большом московском кладбище в бригаде по установке памятников. Заработок неплохой, однако, я сильно уставал, и становилось ясно, что время моё на этом производстве истекло. Ребята жалели меня как ветерана, а где на кладбище лёгкая работа? Однажды собирались ставить большой камень. День был очень жаркий. Я с утра водиночку делал под подставку грунтовую насыпь и работая тяжёлой трамбовкой, чувствовал, что спина вот-вот сядет, и сердце колотилось что-то совсем не по-хорошему. Когда приехал я на «муравье» в гранитный цех и пришёл на склад, бригада уже возилась там — готовились грузить стеллу на трактор.
— Ну-у-у, ты ещё намылился сюда! — со смехом сказал бригадир. — Хватит с тебя на сегодня. Пошатайся по участкам, поищи клиентов. Не особо, Мишаня, старайся, покури, а то подохнешь ещё.
— Спасибо, брат, — сказал я.
— Давай, брат, — он так ударил меня по плечу, что я
Кинул я лёгонькую лопатку-маломерку на плечо и побрёл. Я люблю эти новые послевоенные кладбища на окраинах Москвы даже больше, чем центровые, потому что здесь молодой берёзы много, на глине она хорошо растёт. Плутал я в этом светлом, солнечном кладбищенском лесу, отдышался, наелся земляники, время от времени садился на скамеечке покурить. Записал несколько пустяковых заказов, и уже собирался туда, где наши камень ставили, помочь хоть раствор размешать. И тут на дорожке меня остановил странный человек.
Он мне сразу странным показался, хотя и очень хорошо, дорого одет, чисто выбрит, трезвый. Тревожный, тоскливый взгляд — к этому мы здесь, конечно, привыкли. Но он, понимаете, совсем не похож был на того, кто скорбит или хотя бы вид делает, что скорбит по кому-то, безвременно ушедшему. Скорее, похоже, он чего-то боялся. Затравленный взгляд. А на этой работе я людей с таким взглядом сам боюсь, потому что разных гнилых и стрёмных дел здесь всегда навалом, а уж в последнее-то время… К тому же что-то знакомое мне почудилось в лице, а это всегда настораживает. За двадцать лет работы на кладбище поневоле научишься осторожности с людьми. Где я мог его видеть?
— Здравствуйте, — сказал он. — Вы работник кладбища?
— Вроде того.
— У меня к вам дело.
Я предложил сесть на скамейку. Было ему лет под шестьдесят, то есть мой ровесник, высокий, широкоплечий, в молодости, наверное, очень сильный, спортивный, как говорится, но очень исхудавший, бледный и совсем седой.
— Вы можете захоронить здесь… одну вещь?
Стало ясно, что человек этот — с тёмным заказом. Иногда такие дела бывают очень выгодны, а иногда могут быть чреваты большими неприятностями. Он подобострастно угостил меня американскими сигаретами, объяснив, что «Винстон» — не лицензионный, а настоящий:
— Просто я прилетел вчера оттуда, — действительно, он по-русски говорил, хотя и совершенно чисто, но именно так, как говорят русские, много лет жившие за границей, появляется какая-то особенная интонация.
В таких случаях в нашем похоронном деле нужно по возможности тянуть человека за язык, чтоб хоть что-нибудь о нём узнать, а то можно так нарваться, что и бабки ни к чему.
— Что, так прям из Америки и прилетел? — я перешёл на «ты», так проще.
— Да. Я ненадолго прилетел, потому что… Вот, дело тут такое, понимаете, — он волновался.
— Слушай, друг, — сказал я, — говори, давай, толком. Учти, между прочим, что здесь, не камера хранения — вещи не захораниваем. Ну, ты покажи, чего там у тебя.
Он осторожно вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой, тёмный конверт. Я взял в руку — заклеен. Наощупь ничего понять было нельзя, но конверт очень тяжёлый, хотя с виду пустой. Качнул его на ладони:
— Что там?
— Золото, — совсем серьёзно сказал подозрительный клиент.
Я помял конверт:
— Где ж оно? Конверт, похоже, пустой…