Я боюсь. Дневник моего страха

Шпиллер Катерина Александровна

Автор – умная, красивая, талантливая женщина – нахлебалась от родителей – будь здоров! И наверно, самое ужасное, что могут сделать взрослые с ребенком – это поселить в нем семена страха и чувство собственной ничтожности на всю жизнь. А потом приходится бороться с этим, выковыривать из себя, отхаркивать и часто проигрывать…

Для меня в детстве самые страшные страхи – страшнее страшил – это школьные оценки. Потом страх переключился на сдачу экзаменов и сделал этот процесс невозможным. Когда я повзрослела окончательно, акцент страха переместился на тотальную людскую злобу ко мне (конечно, совершенно справедливую!). Вслед за этим страх совершенно логическим образом превратился в ужас за ребенка (дочери грозит смертельная опасность – из-за меня, подлой, ее жизнь и здоровье находятся под постоянной угрозой – я роковым образом ошибусь,

не угляжу, вовремя не предотвращу). Но конечно, одному страху было бы скучно в моей голове, поэтому рядом поселились еще и политические страхи – что ждет нас в этой непредсказуемой и безумной стране, неужели над нашими детьми опять будут производить социальные эксперименты и опыты?

Вновь и вновь я ищу начало, момент старта, когда запустился механизм страха, ставшего главной составляющей моей жизни на долгие-долгие годы. Когда возникло чувство, без которого я не помню ни дня своей прошлой жизни? Уже миллионный раз провожу анализ (зачем?) и снова прихожу к одной и той же отправной точке. Это эпизод из детства: бойкот матери, который она объявила мне перед Новым годом и который продолжался все зимние каникулы. Что же такого страшного натворила десятилетняя девочка? О, она совершила настоящее преступление против своей такой замечательной, практически идеальной (о, если б не эта уродка-дочь!) семьи. Негодница получила в четверти тройку по труду, потому что не могла ровно строчить на швейной машинке. Позднее выяснилось – из-за тремора, дрожания пальцев, болезни, унаследованной от отца. Тремор не тремор, а тройка в семье Щербаковых была недопустима ни по какому предмету! И не просто трояк, а публичный! В школьной «процентовке» я попала в раздел «троечники», что и было объявлено прилюдно на родительском собрании, куда мать заявилась, по-моему, в первый и последний раз в своей жизни. Вселенский позор обрушился на ни в чем не повинную голову такой замечательной матери (!), женщины-труженицы (!!), самой Галины Щербаковой (!!!). Такое не прощается десятилетней преступнице. Свой праведный гнев мама бережно донесла до дома, не расплескав ни капли. О, как она тогда ненавидела меня! Это прекрасно было видно по ее злобному взгляду на меня, сжавшимся в нитку губам, дрожащему от праведного гнева голосу. И чтобы не оставалось никаких сомнений, прежде, чем замолчать на долгие дни и недели, она доходчиво объяснила мне, какое я ничтожество и как недостойна своей прекрасной семьи. Для справки: у мамы было высшее педагогическое образование.

Впервые в жизни я была не рада Новому году, не веселилась и не ждала чуда. Со мной не разговаривали, меня игнорировали, меня не любили. Было очень-очень плохо.

«Больше всего от молчаливых бойкотов страдают дети. Родители, не умеющие высказать свои мысли, часто прибегают к бойкоту как к средству давления на ребенка. Переставая общаться с ребенком и окружая его стеной молчания, такие взрослые наносят детям серьезную травму. Ребенок испытывает вину, унижение, чувствует себя одиноким и покинутым. Молчание родителей больно ранит его. По мнению психологов, такое наказание по силе воздействия граничит с побоями», – написала специально изучавшая эту тему известная журналистка Орна Навон.

Справедливость этих слов я в полной мере прочувствовала на себе. Возможно, было бы даже лучше, если бы мне «врезали» физически. По крайней мере, это не продолжалось бы целую вечность. Но разве могли моя суперинтеллигентная мама или еще более интеллигентный папа бить ребенка? Нет, мама знала способы поизощреннее, абсолютно «безопасные» и не порицаемые обществом. Подумаешь – бойкот!

Есть еще один жуткий страх, не преодоленный мною, и боюсь, что мне уже никогда от него не избавиться. Это страх присутственных мест. Точнее, мест, где царят чиновники, а мне от них что-нибудь нужно. Большую часть жизни я прожила в треклятом Совке, а потому знала всегда, что хамство, ор, унижение и очереди – неотъемлемая часть советского существования. Впрочем, как выяснилось, дело было не в Совке, а, скорее, в российской «ментальности», ибо и после Совка все осталось по-прежнему. В нашей стране нужно с младых ногтей учить человека бороться с чиновниками и отстаивать свои права: уметь, когда надо, повышать голос, ставить на место зарвавшихся хамов. Увы, меня учили прямо противоположному: я должна была быть удобной «в употреблении» всеми людьми – милой, тихой, безответной. Это на самом деле оказалось удобно всем, но прежде всего – моим родителям. В общем, у них получилось. Я до сих пор не умею требовать и отстаивать свои права в присутственных местах. От страха я почти всегда чуть не теряю там сознание. Все плывет в глазах, ноги слабеют, меня трясет и тошнит. Это почти «эффект экзамена»!

Теперь я живу в Израиле, тут ситуация совершенно иная. И я учусь бояться меньше… Но я по-прежнему

гражданка России, а потому мне еще предстоит не раз обращаться к нашим чиновникам. Стоит лишь подумать об этом, как мне становится нехорошо… Муж пообещал всегда и везде быть рядом со мной – моим голосом, который я не умею повышать, моим кулаком, которым надо бить по столу, моим кодексом законов, которые вылетают у меня из головы при виде чиновника. И это единственное, что меня утешает.

Почему я так боюсь этих столоначальников? Да все потому же: я недостойна их внимания, я «плохой» и неправильный проситель, меня можно и нужно игнорировать и посылать подальше. Все то же ощущение собственной ничтожности – родной сестры страха.

Ощущение себя плохой, порочной, ужасной по сравнению со всеми остальными жителями планеты длится многие годы, десятилетия. Помимо всего уже перечисленного, оно привело меня, в конце концов, к тому, что я почти не могу общаться с новыми людьми. Сейчас в реальном мире невозможно завести со мной знакомство. Я бегу от всякого нового общения, ведь я же не могу нравиться, люди просто меня терпят! Они сразу видят, кто перед ними, но они настолько хорошие, добрые и вежливые, что никогда этого не покажут, они будут терпеть мое присутствие, как эта несчастная Земля, которая неизвестно почему до сих пор меня носит.

Если человек вдруг проявляет ко мне симпатию и расположение, я испытываю непреодолимый страх от мысли, что он вот-вот меня разоблачит. Как же не бояться? Еще пара секунд – и он все обо мне поймет, узнает, будет сильно разочарован, и я увижу это на его лице, услышу в его голосе, почувствую холод отчуждения. Я очень этого боюсь! А потому предпочитаю сразу убежать, исчезнуть из поля зрения нового знакомца, ни в коем случае не продолжать беседу и даже не быть рядом.

Я не в состоянии никого просить ни о каком, даже самом пустяковом одолжении, вроде «Не могли бы вы подать мне салат?» или «Позвольте, пожалуйста, пройти». Я буду сидеть без салата и не смогу пройти туда, куда мне нужно. Лишь бы никого не обременять!

В магазине, если не дай бог ко мне кидается продавец с вежливо-улыбчивым «Могу я вам чем-нибудь помочь?» или «Разрешите, я помогу вам выбрать», я тут же «делаю ноги» и вылетаю из магазина пробкой. Предпочитаю сервис «а-ля советик», когда на покупателя никто вообще не обращает никакого внимания. Потому что если обращают и принимают меня за человека, то… то я будто вижу мамины гневно вытаращенные глаза, поднятые брови и слышу ее шипящее возмущение: «Как ты можжжжешшшшшь!» Как ты можешь тут ходить, дышать, смотреть, хотеть, да вообще – жить! Ты – самая недостойная среди безусловно чистых, прекрасных, умных, добрых и светлых людей – всех остальных на этом свете.

Было смешно… нет, все-таки грустно… В 1995 году я впервые поехала за границу, в Париж. Естественно, я влюбилась в него сразу, с первого дня, с первого глотка парижского воздуха. Но это банальность, известная всем, кто хоть раз побывал в этом городе мечты…

А не банально следующее… Буквально со второго дня я почувствовала, что меня переполняет огромное чувство благодарности – к городу, ко всем живущим там людям, к домам, к машинам. Город улыбчивый, люди доброжелательные, женщины очаровательные, мужчины галантные. Они такие! Так воспитаны, так привыкли. Но для меня это было чудом. Мне улыбаются, улыбаются так, как будто я – очень красивая, очень приятная, будто я им безумно нравлюсь. И у меня почему-то не возникает ощущения, что я мешаю и меня просто терпят. Я вдруг почувствовала себя симпатичной женщиной, совершенно своей в этом чужом городе, женщиной, которая нравится окружающим и которая никому не в тягость. На целых восемь дней Париж вылечил меня от моих комплексов. А потому в тот день, когда уезжала домой, я горько плакала: знала, что навалится на меня по приезде, знала, что в Москве не смогу сохранить это самоощущение. И еще я плакала от благодарности городу и людям, которые сумели заставить меня полюбить и начать уважать себя в течение целой недели. Когда самолет взлетал из аэропорта Орли, я прижала ладони к щекам, чтобы скрыть текущие по ним слезы, выглянула в иллюминатор и прошептала: «Прощай, Париж! Спасибо тебе, спасибо!»

Моя неспособность полноценно общаться в реальной жизни заменена интернет-общением. Мой лэптоп оказался спасением! Я приобрела через Сеть замечательных друзей, с которыми, вполне возможно, и в реальности у меня не будет проблем: я уже не боюсь быть им противной и ненужной. А в обычной жизни я никогда не смогла бы познакомиться и общаться с ними, мы никогда не смогли бы подружиться. В Сети, в своем блоге, я выговариваюсь, в том числе на темы, которые волнуют меня больше всего. Однажды я сделала там запись о страхе, и мои друзья развернули дискуссию об этом прямо в Интернете. Спасибо им огромное! Вот небольшая часть тех записей.