Я боюсь. Дневник моего страха
Шрифт:
Вернусь к моим старым-престарым запискам. Итак, весна 1990 года…
Я иду по Калининскому – в красном плаще и на высоких каблуках. В руках розы. Впереди – ресторан «Арбат». Мне весело? Чувствую ли подъем и повышенный тонус всего женского во мне? Фигу! Полное и абсолютное равнодушие. Кажется, я разучилась радоваться праздникам, которые и так нечасто бывают в моей жизни. Похоже, и не нужны они мне вовсе – голова не тем занята.
Встретилась со своей компанией. Сели за столик. Мы находимся, я бы сказала, в бельэтаже, ниже нас – огромный зал с «лабухами» и столиками, и мы смотрим туда сверху в большую-пребольшую дыру. Там, кстати, свадьба.
Ну, и хохот
Полумрак, музыка. Немного холодно. Смех до икоты. Полная расслабуха. У них. А у меня не получается…
Когда я нахожусь в своем родном ступоре, как я его называю, все мои эмоции, все-все, приглушены совершенно. И радость, и боль, и даже тревога, например, из-за того, благополучно ли муж добрался до другого города, когда поехал в командировку. Я могу даже забывать о многом… Да обо всем! Кроме дочери. Тут я «всегда готов»! Это не отключается. В сущности, все дело-то именно в ней, вся суть, вся жизнь… Об этом я и думаю, сидя в ресторане, среди всеобщего хохота и веселья. «Чего грустить, давай чокнемся за дружбу», – ко мне тянется Витька с бокалом. Черт! Опять грустная? Ну что мне, на столе ламбаду сбацать?
Чужие мужья по очереди приглашают меня танцевать. Заботятся: я ж единственная нынче безмужняя. Если бы они знали, до какой степени мне этого не надо! Но нельзя делать кислую мину и портить всем праздник, поэтому я танцую.
Ушла раньше всех. Иду обратно по совершенно пустому Калининскому и думаю: много оказалось у меня друзей к 26 годам, причем очень хороших, разных. И школьные вот, и Олечка К., и Галина с мужем, и еще другие… Муж – золото, дочь – самая родная и любимая. Родители? Далеко не подарок, но любимые, любящие и верные. Вообще, верность – это у нас с ними взаимно. К сожалению, полного понимания нет, нас в разные стороны раздирают две эпохи. Не «отцы и дети», нет. Скорее, два государства с разными конституциями. Но не знаю, как они без меня, а я без них не могу… И маму это, по-моему, тяготит. Порой приходит горькая мысль, что она любила бы меня намного сильней… на большом расстоянии. Вот она, разница! А я буду счастлива, если долго-долго буду нужна, необходима Алисе (хотя она, кажется, больше похожа на мою маму – независимая до ужаса). А у моих родителей есть, кроме семьи, не менее важное в жизни – работа. Они вообще живут, чтобы работать (так не по-американски). А я – другая. Зачем живу, ей-богу, не знаю… Судя по моему самочувствию, правы они.
О чем я? А! Так вот: все у меня для полного и безоблачного счастья есть. Так что же творится с душой моей и с головой?
Прихожу домой. Родители, сторожившие весь вечер дочь, тут же начинают одеваться. «Там курица вам и на завтра, и на послезавтра; варенье в банке, все есть – словом, у тебя завтра без проблем». Ах, мама, спасибо тебе большое, конечно! Но если бы в этом были мои проблемы! Если бы ты так же легко могла разрешить другое: «Твоя дурь – в помойном ведре, а твоя фобия – протухла, между прочим. Я ее выбросила в мусоропровод. Так что завтра – без проблем…»
Больнее или легче мне, когда я одна? До сих пор не могу ответить на это определенно. Знаю точно: одна быть долго не могу. Как «поэтически» выразился Сашка, у меня начинает бродить дерьмо в мозгах. Единственное, что я не уяснила в этой метафоре, в каком смысле «бродить»: ходить, гулять или забраживать, как дрожжи? Но и то, и другое годится. В «яблочко»!
«Это потому, что ты ни черта не делаешь», – мамина теория моего недомогания. Это я-то? Да я в жизни столько не делала, сколько теперь, начищая, натирая, вылизывая свою хату. Я оказалась патологической чистюлей… «Голова твоя свободна и пуста!» – мама развивает свою теорию. Может быть, может быть… Хотя за всю предыдущую жизнь я не передумала столько, сколько за последнее время. Другой вопрос, что ни до чего полезного я не додумалась, но это уже изъян моего «думального» устройства. Не я его
Когда я остаюсь одна, мысли, так пугающие меня, обретают голос. Не в том смысле, что я слышу голоса (у-у-у!), а в том, что неясные мысли и опасения облекаются в слова, обретают логику и начинают жить собственной жизнью. Правда, внутри меня. И этот «голос» надобно заглушать. Что я и делаю. Целый день у меня орет телевизор, музыка… Музыка, когда готовлю, ем, мою пол, и погромче, чтобы заглушить внутреннего докладчика. Это как наркотик. Я как бы растворяюсь в громких звуках и в мелькании клипов на экране. Тишину ненавижу! Только ночью она мне друг.
Поет разными голосами телек. Кипятится молоко. Варится рыба для кошки. Ох, этот котенок, эта Мура. Как же нам с тобой совместиться? Почему, за что у меня эта треклятая аллергия на моих любимых животных? Теперь всегда под рукой диазолин и нафтизин. Но ведь так нельзя все время. Так что ж – расставаться? Ну уж нет! Жива буду – не помру.
По телевизору спектакль «Дальше – тишина» с потрясающей Раневской. Какое-то извращение: когда я смотрю эту вещь, смотрю на печальный финал жизни двух стариков, я до слез начинаю любить Сашку, вспоминаю его с нежностью, хочу обнять его голову, прижать ее к себе, как головку ребенка… Такое чувство к нему! Но не извращение ли – вспоминать о молодом, красивом муже не тогда, когда показывают красавцев со стальными мускулами, каких-нибудь Сталлоне с обольстительным взглядом, а когда я вижу беспомощных, нежно влюбленных друг в друга старичков. Наверное, Сашка меня бы не понял. А может, и понял. Я, оказывается, этого не знаю. К сожалению, вместе с ним мы этот спектакль не смотрели.
Вообще, слезы мне, как это ни странно, полезны. После них минут на пять всегда легчает на душе. Плакать все время?
Отложила писанину из прошлого… Повспоминала. Да-да, была такая встреча с одноклассниками, которую забыла уже через пару дней. Я не помнила, о чем говорила с ними, что и как происходило, потому что целиком была погружена в свои мысли, чувства и страхи. Сейчас тот день, его события и люди вспоминаются, будто в тумане, а вот собственное внутреннее состояние помню очень хорошо. Мрак. Грусть. Тоска. Одиночество. И все из-за страха…
Я всех люблю, всех ценю и уважаю – имеются в виду близкие. С нежностью пишу о маме, которая… которая льет мне яд на раны, а я этого даже не понимаю, не сознаю. Чувствую, что-то не то, не так, но ума не хватает понять, что? Или такая сильная любовь к родителям застит мне глаза?
Теперь-то я понимаю, отчего была столь одинока в своих кошмарах! Самые близкие люди не хотели мне помочь, не желали разбираться, что со мной. Они просто читали мне мораль, тыкали носом в мое убожество. А я их любила…
Следующая часть записок заставила меня поежиться… До чего же я тогда дошла в своем кошмаре и самоуничижении! Была мысль не публиковать эту часть, уж больно стыдно… Но потом решила, что все-таки нужно: хотя бы ради тех людей, которые, возможно, узнают себя и поймут, наконец, как они ошибаются, на каком неверном пути находятся… И я уговорила себя опубликовать.
Закончила читать «Изгоняющего дьявола». Это, конечно, намного сильней фильма. В кино утеряны, как мне кажется, очень важные мотивы. По крайней мере, для меня важные. Например, чувство вины священника Карраса. Он усомнился в себе, в своей вере; его тяготит чувство вины перед матерью, вины, которая делает его недостойным… Чего? Служению Богу, быть может. И почему Регана стала такой легкой добычей Сатаны? Есть предположение, что девочка ощущала развод родителей как свою вину.