Я буду любить тебя вечно

Ветрова Татьяна

— Прости, — звучит едва слышно ее хриплый голос, заставляя стиснуть от злости челюсти. Ну вот какого черта она напилась-то?!

Стирая дорожки слез с ее лица, я стараюсь улыбаться и делать вид, что ничего такого не произошло, что могло бы выйти за рамки неадекватности. Знала бы она, чего мне сейчас стоит сдержаться и не отшлепать ее по голой заднице, точно бы не пила. Но что сделано, того обратно не вернуть. Придется разбираться на месте и начать с малого.

— За что?

Мой голос звучит холодно, отчего она вздрагивает и, несколько раз усиленно моргнув, смотрит на меня более осознанно. Стерев в очередной раз с ее лица слезы, скольжу по плечам

вниз и, захватив в плен своих рук ее дрожащие пальцы, жду ответа.

Внутри меня разрывает на части от боли, которой она отказывается со мной делиться. Я много раз говорил, что в этой жизни нет ничего, с чем бы мы не смогли справиться вместе. Каким же я был глупым пацаном, раз мог позволить себе раскидываться такими обещаниями. За столько лет я потерял ее доверие и, как его вернуть, теперь не знаю.

Целуя дрожащие пальцы, я слышу ее речь, но мозг напрочь отказывается принимать предоставленную ему информацию.

— Я н-не с-с-смогла ее уберечь…

Огромные капли слез, похожие на маленький град, снова скатываются по щекам, падая на острые ключицы, а затем скатываясь на грудь. Вика начинает рыдать, слегка завывая, а меня словно насквозь пронзает стрела. До того больно мне еще не было никогда. Даже после аварии я не чувствовал такой боли, что испытываю сейчас. Что может быть хуже, чем видеть горе любимой женщины, но не понимать его. О чем она говорит? Кого не смогла уберечь?

— Я не понимаю тебя. Объясни все по порядку, пожалуйста, — прошу, садясь на диван и перетаскивая с собой Вику.

Крепко вцепившись в лацканы пиджака, она утыкается мокрым носом в мою шею. Обвиваю ее хрупкую фигуру руками и прижимаю к себе, понемногу покачиваясь. Какого черта сейчас происходит, мне кто-нибудь объяснит вообще?

— Я б-была б-беременна, — успеваю разобрать сквозь вой раненой лани. — Родила ребенка.

Мое сердце замирает так резко, что становится нестерпимо больно от ее признания. Мне требуется несколько минут, чтобы переварить услышанное и наконец-то принять случившееся. Крепче сжимаю ее в объятиях, целую мокрый висок и слегка улыбаюсь. С ума сойти можно от такой новости. У меня есть ребенок от любимой женщины! Так это повод радоваться, а не плакать.

— Так это же замечательно, — улыбаюсь, смотря на нее.

Пухлые губы начинают подрагивать, а из ее горла слышится душераздирающий вой.

— У-у-у, — шмыгая носом и вытирая слезы дрожащими руками, Вика принимается плакать громче.

Да в чем дело, твою мать?!

— Д-девочка р-р-одилась м-м-мертвой…у-у-у.

Слова, больно бьющие в самое сердце, отзываются острой болью внутри. Я, взрослый и состоятельный мужчина, еще крепче прижимаю к себе Вику, чтобы она не видела дорожку слез, что катятся по моим щекам. Кто бы что ни говорил, мужчины тоже умеют плакать. Они не бесчувственные чурбаны, как считают многие женщины. И прекрасно могут почувствовать боль женщины, что потеряла их ребенка.

— Вик, — произношу сипло, но все слова, которые могли бы успокоить ее и меня хоть немного, исчезают, когда я все-таки вижу ее глаза.

Чудовищная боль окутывает ее тело и разум, снова и снова забирает в свои коварные сети. Этот взгляд — глаза в глаза позволяет мне проникнуть в нее. В ее хрупком, изящном теле самая настоящая мясорубка, что активно перемалывать ее чувства. Моя женщина умирает душевно, а вместе с ней и я. Несмотря на такое доверие, я благодарен за то, что она позволила мне коснуться себя там, внутри. Здесь и сейчас, в этой огромной квартире, где только мы вдвоем, она разделяет со мной свою боль.

Прошло десять

лет, целый десяток, а она все еще помнит тот день, что навсегда изменил ее жизнь. Изменил ее саму. Я чувствую себя гребаным мудаком из-за того, что не нашел ее тогда, сдался в самый важный для нее период жизни. А ведь мог быть рядом, если бы не тот случай со свадьбой. Признаться честно, тогда я до чертиков испугался, что больше не нужен ей. Решение исчезнуть из ее жизни навсегда тогда показалось мне самым лучшим.

— Я с-слышала ее. Д-девочка к-кричала, понимаешь?

Киваю, прикрывая веки и разминая рукой ее плечо, потому что не знаю, что сказать на такое уверенное заявление. Если бы ребенок родился живым, он бы был сейчас с ней. Но никакой девочки и в помине нет рядом. Даже намека на нее.

— Вик, — касаюсь большим пальцем покрасневшей щеки, стирая очередную дорожку слез, и смотрю на нее в упор.

Такая маленькая и беззащитная, она сейчас рядом со мной, а в офисе акула мира рекламы. Кто бы сказал, не поверил бы. Но это правда, черт возьми. Моя Вика очень сильно изменилась, повзрослела. У нее появились другие цели в жизни, другие желания. И черт возьми, но я горжусь своей сильной малышкой.

— Я н-не верю им, — шепчет, кусая губы до крови.

Я много раз слышал, что в жизни случаются ситуации, в которых люди бессильны. Но до сегодняшнего дня я справлялся со всеми проблемами, пусть местами было чертовски сложно. Но я справлялся. А сейчас, пожалуй, стоит принять тот факт, что в данной ситуации я оказался бессилен. Противно осознавать, что у меня недостаточно сил и слов, чтобы успокоить Вику. И что бы я ни делал, как бы ни пытался ее отвлечь, слезы в ее глазах не исчезают. А боль, она скорее въелась под кожу и уже никогда ее не отпустит. Десять лет не отпускает.

— Тише, успокойся, — целую висок и убираю за ухо влажную от слез прядь шоколадных волос, пытаясь ее успокоить.

Взгляд снова скользит по беспорядку, что устроила моя женщина. Блестящие, словно новогодняя мишура, фантики от конфет и сами конфеты валяются не только на журнальном столике, но и на полу. Вместе с ними несколько маслин. Пустые бутылки и ни одного бокала рядом. Неужели она весь день пьет и плачет? С самого утра? Какой же я идиот. Ведь еще утром почувствовал, что что-то не так. И все равно уехал на работу, оставив ее одну с общим горем.

— Этот кулон, — касается дрожащими пальцами серебристого кулончика в форме маленькой ладошки, что висит на тонкой цепочке на ее шее, и тихо продолжает: — Семь месяцев было, когда я купила его. Не знаю, зачем я это сделала. Все как-то слишком быстро произошло, и вот… кулон у меня в руках. Это случилось в тот день, когда я узнала пол ребенка. А ведь до последнего не хотела узнавать, думала сделать себе сюрприз, а новый доктор возьми да и скажи. В тот день я купила этот кулон. Хотела его подарить ей.

Практически до скрежета стискиваю челюсти, кулаками впиваясь в обивку дивана. Запрокидываю голову и устремляю ненаидящий взгляд в потолок. Проглоченная горькая слюна и всепоглощающий страх, что окутывает мое тело, заставляют самого себя ненавидеть.

Я понимаю, что никто не защищен от потери детей, но я, сука, мог быть рядом с ней. Если бы захотел… Во всем, сука, виноват страх, что побитый жизнью инвалид ей на хрен не нужен. Когда она рожала, я только начал нормально ходить. Ну как нормально? Хромота осталась на всю жизнь. Конечно, сейчас я могу позволить себе операцию в любой клинике мира, но надо ли оно мне? Эта изуродованная шрамами нога сейчас для меня как память о моей трусливости.