Я догоню вас на небесах (сборник)
Шрифт:
— Роза.
Студент Аркадий попытался высказать свое отношение к таким и подобным ей девушкам, но она его перебила:
— Перенеси меня, пожалуйста, на ту сторону улицы. Меня еще никто на руках не носил.
Когда Аркадий опустил ее на тротуар у колонн Адмиралтейства, она поблагодарила его и убежала.
Теперь он думает о ней. Он думает о многом сразу, но теперь еще и о ней.
Районом, где проживал Аркадий с мамой и папой, владели старухи с кошелками. Толстые, тощие, на опухших ногах, на усохших ногах. Может быть, у старух, как говорится,
Студент Аркадий собак любил. Но не имел. Студент Аркадий девушек тоже любил. Был у него опыт по этой части в девятом классе. Но она ему изменила с курсантом. Потом замуж за курсанта вышла. Теперь с ребенком дома сидит.
Когда Аркадий глядел на старух, ему хотелось им возразить: мол, собака единственное сейчас существо, сохранившее в себе суть такого понятия, как беззаветность. Слово «собака» теперь философский термин. Старухи же, это вы видите, распоясались, от них шума больше, чем от рокеров, брейкеров и металлистов. Но тут же Аркадий себя одергивал: стоп, говорил, старухи — это святое. Они прожили трудную жизнь. И вздыхал, чтобы заглушить в себе неуверенность.
Интересно и то, что в районе, где проживал Аркадий, не было стариков, — наверно, их гнездо находилось в другом месте. Если они и появлялись случайно, то вели себя как неплательщики алиментов, воспитавшие в себе способность исчезать в стене.
Вот и шагал Аркадий в этом релятивистском мире в поисках несокрушимой константы, на которую он мог бы опереться всем своим весом и всеми своими помыслами. Иначе он свою жизнь представить не мог и оттого мучился.
Из примыкающей улицы ему навстречу вышла женщина с хорошо развитым бюстом, похожая на талантливую киноартистку Нонну Мордюкову. Держит эта женщина у плеча капусты кочан. Смотрит она на Аркадия зло. А со всех сторон сбегаются и сбиваются в клин старухи.
«Дорогу! — кричат они. — Мы устали! Мы больны!»
Аркадий пытается бежать, оборачивается — перед ним прилавок. Двое парней — похоже, студенты ЛИИЖТа, подрядившиеся на лето в торговлю, — сгружают с тележки аккуратные картонные коробки с ровными круглыми отверстиями. И оказывается студент Аркадий у весов первый.
— Бананы! — кричат старухи. — Детям!
А женщина с кочном им объясняет:
— Товарищи члены очереди, парень не стоял. Его нужно вытащить из наших рядов.
— Не уйду, — говорит Аркадий, проявляя упрямство. — Я первый.
— А еще мужчина! — кричит женщина с кочном.
— Какой он мужчина — настоящие мужчины бананов не едят! — кричат старухи. Выстраиваясь в очередь, они борются друг с другом и от этой борьбы на глазах молодеют, становятся ничего себе — даже средних лет некоторые.
— Тебе сколько? — спросил Аркадия продавец. В его вопросе Аркадий расслышал: «Бери побольше. Это не повторится».
—
Продавец вытащил из коробки гроздь, она созрела у него в руках. Положил ее на весы — гроздь полыхнула оранжевым воском.
— Десять.
— Беру…
Очередь взвыла: «Они заодно. Они вместе пьют. О-о-о-о…»
Женщина с кочном, она стояла второй, ударила Аркадия по голове кочном.
Другие члены очереди предложили от всего сердца: лишить его стипендии, оштрафовать, выгнать, показать по телевидению. Но главной и сильнее всех высказанной была та горькая правда, что настоящих мужчин теперь нет.
Аркадий глубоко вздохнул и, прижимая к груди гроздь бананов в десять кило весом, посмотрел на них затравленным взглядом Христа. Женщины были в сбитых набекрень, сползших на глаза шляпках, в задранных платьях, в стоптанных туфлях. У некоторых бюст съехал набок. Ресницы потекли. Подбородок окрасился помадой. Дышали они жарко и хрипло.
— Успокойтесь, — сказал Аркадий. — Поясню: настоящие мужчины появляются лишь там, где есть прекрасные дамы. А вы, извините, сумчатые волки. Еще великий поэт намекал, что вы можете коня на скаку остановить — вцепившись ему в горло зубами.
Ох! Зачем он это сказал? Женщин нельзя обижать, даже старух. Такую ошибку не спишешь на молодость — только на глупость. Отсюда мы заключаем, что в житейском смысле студент Аркадий был глуп.
— Беги. Убьют, — прошептал продавец.
Гордость не позволяла Аркадию побежать. Он был защищен сознанием того, что выскакивать из очереди дамы побоятся — если выскочишь, обратно не воткнешься. Дамы качнулись за ним свирепой волной. И откатили назад. И лишь последняя, поскольку терять ей было нечего, оторвалась от очереди, как брызга, догнала Аркадия и уколола его вязальной спицей в локоть.
— Вот тебе, — сказала она.
Задумчивый Аркадий сел на скамейку в сквере. Почесал локоть. К нему подошла старушка, вся в черном, седенькая, сухонькая, в аккуратных темно-коричневых туфельках. Улыбнулась она и спросила:
— Не станете возражать, если я присяду рядом с вами?
Аркадий вскочил.
— Сочту за честь.
— Скорблю, но ненавижу баб, — сказала старушка, усаживаясь. — Они превратили жизнь в трагический абсурд, а мужчину в шута. Но ведь их тоже пожалеть надо. Вы посмотрите, что они носят, — одежда на них как физическая неполноценность. А где взять?
— Не знаю, — застенчиво сказал Аркадий. — Моя мама очень много работает. Знаете, она надевает новое платье, чтобы посидеть у телевизора — в театр не ходит. Ей не нравится, что там все или орут, или шепчут, и без устали учат жить. — Аркадия заливал стыд — с чего это он вдруг решил, будто он первый в очереди?
Он попробовал интеллигентизировать свое поведение путем научно-нравственного обоснования.
— Вы знаете, я стремлюсь к любви. Пора. Образ девушки, которая мне, скажем, нравится, я пытаюсь экстраполировать в образ женщины средних лет и в конечном счете — пожилой.