Я дрался на Т-34. Третья книга
Шрифт:
Шистер Михаил Семенович
Я родился 31/5/1925 в городе Прилуки Черниговской области.
Мой отец служил тогда в отдельном отряде ГПУ по борьбе с бандитизмом, гонялся с маузером и шашкой за бандами по всей восточной части республики, а мать растила нас, троих детей. Я был еще совсем мальчишкой, когда отец оставил нас, ушел к другой женщине, но он иногда помогал своим детям, связи с нами не терял.
Жизнь у нас была голодной, и после окончания четвертого класса я пошел работать, меня взяли учеником мастера на Черниговскую обувную фабрику.
С 12 лет работал в цеху, и я не помню, чтобы приходил какой-нибудь профсоюзный деятель и заявлял, что в нашей стране детский
В 1940 году отец был направлен на Западную Украину заместителем прокурора города Луцка, и он забрал меня к себе. Приехал в Луцк – все чужое. Ведь еще и года не прошло, как эта территория вошла в состав СССР. Устроился помощником фотографа в артели «Фототруд», созданной из двух бывших частных фотоателье Окса и Кройна.
Обстановка вокруг города была неспокойной, в лесах и в окрестностях часто были стычки между украинскими националистами и красноармейцами. Моего наставника, фотографа Окса, нередко вызывали в городской отдел НКВД, снимать на фото пойманных живых бандеровцев и тела убитых в перестрелке бандитов, он брал меня с собой, и мне, пятнадцатилетнему парнишке, пришлось увидеть столько трупов, что, когда по радио говорили о том, что жители западноукраинских областей, все, как один, счастливы после вступления в братскую семью советских народов, я только усмехался.
В июне 1941 года я находился в пионерском лагере в селе Федычин. Лагерь был устроен в старом графском замке. Ранним утром 22 июня бомбили Луцк, и мы, проснувшись, увидели, как в городе бушуют пожары, над кварталами столбы черного дыма, слышались взрывы. В 7.00 в лагерь приехал автобус «газик», из него вышел солдат с винтовкой и сказал: «Началась война! Грузите младших в автобус! За другими приеду следующим рейсом». Вернулись в город, пришел на квартиру, которую мы снимали у одного местного еврея, и тут снова стали бомбить. Спрятались в подвале: хозяин квартиры с женой и пятью детьми и я. Хозяин сказал: «Ну, нашла коса на камень, русские немцам теперь точно все кости переломают!» 25 июня отец, уже призванный в армию как старший лейтенант запаса, посадил меня на поезд, уходящий на восток.
Доехал до узловой станции Нежин, а оттуда добрался до Чернигова. Только вернулся, как меня сразу забрали на окопные работы, рыть противотанковые рвы. Наша улица была окраинной, от нее шла дорога на Новгород-Северский, и большинство соседей, бросив все свое имущество, стали пешком уходить на восток. Но мама работала на фабрике, и ей не разрешали эвакуироваться. А немцы уже подошли к Чернигову вплотную, в городе началась паника. Молодежь распустили с окопных работ по домам, я пришел к матери. Что делать?.. Не знаем. Младшей сестре тогда было 13 лет, а брату всего девять лет. Вечером возле нашего дома остановилась «полуторка», и два молодых военврача попросились на ночевку, они приехали на медицинский армейский склад за медикаментами для своей части. Утром они уехали на склад, а потом снова вернулись к нашему дому, забрать свои вещи. И мать попросила их: «Заберите нас в Прилуки!» – «Ладно, заберем, только у вас всего пять минут на сборы».
И мы, в чем стояли, забрались в кузов и оставили за своей спиной Чернигов, который пал в немецкие руки всего через несколько дней. Добрались до Прилук, там мой дядя, папин брат, работал бригадиром сапожников на фабрике. Он сразу сказал: «Надо бежать, иначе оглянуться не успеем, как немцы будут и здесь, и тогда нам конец». Пришли на станцию, стоят на путях открытые платформы, и сотни людей с узлами, чемоданами и вещмешками сидят на них и ждут, когда состав двинется. Наконец состав тронулся с места. Но этот поезд для беженцев проедет километров пять, потом сутки стоит, пропуская санитарные «летучки», потом проедет еще 10 километров, и снова полдня мы торчим в степи. Дорога до Харькова заняла целых 15 дней, но, к нашему великому везению, нас в пути ни разу не бомбили. В Харьковском эвакопункте беженцев отправляли дальше на восток страны, и наша семья попала в эшелон, который привез нас в Казахстан. Оказались мы на станции Алга, в семидесяти километрах от города Актюбинска. В Алге находился химический комбинат имени Кирова, и нас поселили в поселке фосфорного рудника, в семи километрах от станции. Я работал жестянщиком, а мать на химкомбинате. Зимой в пургу мать пошла на станцию получить пособие на детей и не вернулась – замерзла насмерть, ее тело нашли только на третий день. Похоронили маму, и я стал единственным кормильцем для своих младших брата и сестры. Сам доставал и готовил еду для них. Но вскоре нас случайно нашел отец, который служил в Тамбовской
В Джизаке я работал помощником машиниста на электростанции, следил за движком и смазывал его. Зарплаты мне не давали, но на станции кормили, и это уже было спасением.
В конце января 1943 года меня призвали в армию.
Надо сказать, что я шел служить с огромным желанием, уже хорошо знал, что немцы делают с евреями, и осознавал, что должен отомстить за свой народ.
Пришел на отправку, младшие меня провожали. Посадили по вагонам, а там одни узбеки из окрестных кишлаков, в нашей теплушке было только трое русских ребят.
Узбеки везли с собой провизию, у каждого по пять-шесть мешков с разной едой, и тот армейский паек и приварок, что нам давал в пути сопровождающий старшина, они не ели, каждый из них «рубал» свое, домашнее, ни с кем не делясь, и нам, «неузбекам», досталось вдоволь каши, которую узбеки есть не желали. Так, наверное, впервые с начала войны, мы ели досыта неделю подряд.
Привезли нас в Мордовию, в Селиксу, имевшую репутацию проклятого места. Нас вывели из вагонов, узбекам приказали оставить все мешки с домашней провизией прямо на месте и строем повели в расположение запасного полка. Дали вместо нормального обмундирования какое-то тряпье цвета хаки, отдаленно напоминающее гимнастерки, заплатанные шинели, ботинки б/у с обмотками, а кому не хватило – лапти. Стали распределять по воинским специальностям, меня направили в учебную батарею, готовившую артиллеристов для 45-мм орудий. Три месяца подготовки, три – стрельбы боевыми снарядами по фанерным макетам танков, которые тянули тросами, лебедкой перед нашим орудием на полигоне. Кормили нас одной затирухой, пушки мы таскали лямками на себе, и большинство мечтало побыстрее отсюда уехать, куда угодно, хоть к черту в зубы, но голод нас достал до предела.
В начале мая 1943 года нам объявили, что через неделю поедем на фронт.
Ждем отправки. И тут к маршевому батальону прибыл «покупатель» из Саратова, с 31-го учебного танкового полка, и стал «вербовать» желающих в танкисты. Два моих близких друга, Володя Текушин и Саша Тюрьморезов, оба кубанские казаки, пошли и записались в танкисты. Спрашивают меня: «А ты чего стоишь?» – «Не пойду, потом скажут – жид от фронта увильнуть хочет». – «Да брось ты, охота тебе пушку на горбу таскать? А так хоть в танке воевать будем, не своими ногами землю топтать. Пошли с нами!»
Привезли нас в учебный полк в Саратов. УТП находился рядом с Саратовским танковым училищем. Курс подготовки длился шесть месяцев, за это время мы сделали полную ротацию на все танковые специальности, каждый из нас мог воевать как башнер, механик-водитель или как стрелок-радист. Наш набор был первым, получившим столь долгую подготовку, до нас всех танкистов выпускали на фронт через 3–4 месяца.
Потом мы сидели в резерве, ждали танки с нижнетагильского конвейера, только в марте 1944 года наша маршевая танковая рота погрузилась с танками Т-34/76 на платформы и отправилась на фронт. Каждый экипаж получил своего офицера – командира. В основном эти лейтенанты были нормальные ребята, а те из них, кто попадался с гонором, те, кто гоношился и пытался орать и материть своих танкистов, сразу слышали в ответ: «На фронт попадем, мы с тобой, гнида, сразу расквитаемся». Подобные «обещания» безотказно действовали и на наших инструкторов еще в УТП, поэтому в экипажах сразу возникала хорошая атмосфера – «один за всех, и все за одного».
Командиром моего танка стал младший лейтенант Подопригора, механиком-водителем был белорус Синилов, бывший тракторист, стрелком-радистом был молодой парень из Энгельса Ваня Палец, я стал башнером. Дядя Синилова был большим начальником, генералом и военным комендантом Москвы, так мы всю дорогу над ним подшучивали: «Синилов, что же тебя родной дядька так не любит? Взял бы хоть к себе в комендатуру, а то сгорит его родная кровь в первом бою, и поминай как звали». Разгружался наш эшелон в Дубно, и Синилов, как опытный механик-водитель, лично согнал все танки роты с платформ. Дали приказ на движение, прибыли в какой-то лес, на опушке закопали танки в землю, только башни торчали. Попали мы в 111-ю танковую бригаду. Появилось начальство, стали разбирать танки по батальонам и тасовать экипажи, как колоду замусоленных игральных карт. Я попал в 1-ю роту 1-го танкового батальона.