Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году
Шрифт:
книг.
И вот Иосиф Иргл.
История семьи Ирглов в России началась в царствование Александра III,
когда крестьяне из Чехии и Моравии, томясь в империи Габсбургов, приняли
приглашение русского императора заселять на льготных условиях пустую-
щие земли на Волынщине. Они выкупили шестьдесят тысяч гектаров земли,
построили мельницы, пивоварни, сахарные заводы, дома и школы. В Первую
мировую войну волынские чехи в составе чехословацкой воинской
евали с Австро-Венгрией. Победа большевиков в Петрограде, гражданская
война в России, дележ Западной Украины между Россией и Польшей (1921 г.)
разбросали волынских чехов; оказавшись на советской территории, отец
Иосифа был, как говорили, раскулачен, семью выслали в Восточную Сибирь,
в Шеберту под Нижнеудинском. Иосиф Антонович учит детей географии.
«Какой я чех? Я чешский сибиряк...»
И все-таки были, были три счастливых года, когда Иосиф Иргл ощущал
себя чехом. В 1942 году он попал в чехословацкий корпус Людвика Свободы,
в бригаду полковника Пршикрыла, был парашютистом-десантником. Его
группу, сорок человек, сбросили в Словакии под Банска-Быстрице; они ввя-
зались в бой, но силы были неравны, парашютисты ушли партизанить в леса.
К ним примкнули бежавшие от немцев власовцы и пленные венгры. Три
сотни партизан воевали до конца войны, пока не соединились с частями Со-
ветской Армии. После победы Иосифа потянуло домой – в Сибирь, обратно в
Сибирь.
Мало кто из чехов так чувствует русских, как за многие годы их научил-
ся понимать чех из Шеберты. И вот что его поражает: здесь люди легко при-
нимают на веру прочитанное или услышанное, и если обнаружится разлад
между чужими словами и их собственными наблюдениями, они усомнятся
скорее в возможностях своего понимания, но не в печатном или услышанном
слове. Он не знает, идет ли это от времен сплошной безграмотности, от
ощущения своей ущербности или от природной доверчивости, особенно к
слову барина (хозяина, чиновника, любого начальника), но удивительно, как
просто этими людьми манипулировать. Чех бы сто раз усомнился там, где
русский сразу и безоглядно поверит.
На эти мысли его навел 1956-й год, когда Советская армия разгромила
венгерское восстание. Йозеф не может сказать, что всею душой с венграми,
по истории у него к венграм немало вопросов, но когда там пролилась кровь,
он сильно переживал, все время представлял, что было бы, если на месте
венгров оказались чехи. Но Шеберта, даже местная интеллигенция, все при-
нимала на веру и возмутителей
эти темы лучше не трогать. Он и не трогает, помнит, что есть семья, двое сы-
новей.
– Скучаете в Сибири? – спрашиваю.
– Да нет, – отвечает, – прекрасный поселок Шеберта, люди хорошие,
добрые… Только по-чешски не поговоришь.
Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд дарят учителю книгу «Между двух
океанов». И пишут на титуле: «Дорогому земляку Иосифу Ирглу на память о
первом за семь лет разговоре на чешском. Пусть вам эта книга, которую мы
возили пять лет по всей Азии, напомнит материнский язык в далекой Сиби-
ри. И до встречи в Чехословакии».
До Пражской весны было еще четыре года.
Могу представить, что чувствовал Иосиф Иргл, услышав, что в войска
38-й армии, вошедшей в 1968 году в Чехословакию, попали и новобранцы из
Шеберты, его русские ученики. Не знаю, призвали или нет тогда в солдаты
его сыновей.
…В Компартию Чехословакии Ганзелка и Зикмунд вступили в 1963 году
во время путешествия по Индонезии. Они уже были известны, у них была
любимая работа, хорошие семьи; их вера в возможность переустройства ми-
ра была чиста и свободна от идеологических догм.
Поездка по СССР впервые поколебала их прежнее приблизительное
представление о советском народе. Они запомнят октябрьскую ночь в
Москве, когда сместили Хрущева и во главе партии поставили Брежнева.
«Мы тогда были страшно замотаны встречами, устали как черти, с трудом
добрались до гостиницы и провалились в сон. Вдруг телефонный звонок.
Иржи схватил трубку. Наш знакомый кричал: “Срочно приезжайте!” и назвал
условленное место. В чем дело? Не могу, говорит, по телефону.
Мы оделись и выехали. Наш приятель стоял на углу улицы с оттиском
свежего номера “Правды” с сообщением о смене власти. Мы спросили, когда
будет отпечатан тираж. “Через два часа”. А когда появится в киосках? “Часов
через пять-шесть”. Какая будет реакция? Ответ нас поразил: “А никакая, все
промолчат”.
В семь утра мы на Красной площади. Люди в очереди к газетным киос-
кам, молча читают и расходятся. Как будто ничего не случилось. Будто в их
жизни не было ни доклада Хрущева о культе личности, ни оттепели, и не они
вчера встречали его с хлебом и солью на заводах, в театрах и институтах. Не
они обращались к нему: “Наш дорогой Никита Сергеевич!” Это нас потряс-
ло»42.