Я и мое отражение

Тихонова Карина

Я отступила к стене и уперлась в нее лопатками.

Угроза была более чем ясна.

– Я спрашиваю, повторим процедуру? – повторила тетушка, чуть повысив голос.

Я хрипло кашлянула.

– Нет…

– Громче, не слышу! – потребовала тетушка.

– Нет! – рявкнула я.

– Прекрасно.

Тетушка сделала еще один глоток чая.

– В таком случае иди к себе в комнату и займись делом, о котором мы с тобой говорили вчера вечером.

Она многозначительно посмотрела на меня.

– Ты помнишь, о

чем мы говорили вчера вечером?

«Надеюсь, что прислуга подслушивает», – подумала я. И невинно спросила:

– О чем?

Тетушка без стука поставила чашку на скатерть. Оперлась локтем о стол, уложила подбородок на крепкий сухой кулак.

– Плохо дело, – констатировала она грустно. – Снова начались провалы в памяти. Врач меня предупреждал, что возможен рецидив.

Я поняла, что проиграла. Отвела взгляд от тетушки и уставилась в окно.

– Придется снова уложить тебя в больницу…

– Нет, – сказала я хрипло. – Не надо. Я вспомнила.

– Прекрасно, – повторила тетушка. – Значит, все не так плохо, как я думала?

– Не так плохо, – повторила я тупо.

– Тогда иди и займись делом, – приказала тетушка. – Через пару часов зайду, проверю, насколько ты добросовестная.

Я отлепила лопатки от холодной стены.

– Мне что, больше нельзя ездить в город?

– Почему? – удивилась тетушка. – Вот поправишься, придешь в себя, – и поезжай себе с богом!

– А когда я поправлюсь? – спросила я тихо.

– Время покажет.

Я кивнула. Незаметно посмотрела на часы. Без двадцати одиннадцать.

Я вышла из столовой и побрела в свою комнату. Уселась за журнальный стол, положила перед собой помятый лист с образцом Жениной подписи и ушла в ее разглядывание.

«Это конец», – думала я, изучая затейливые завитушки. – Понятно, что живой меня отсюда не выпустят. Это уголовное преступление – подделывать подпись другого человека. Тем более, если принять во внимание характер документов, на которых я буду расписываться. Почему-то не сомневаюсь, что все они будут финансовыми. И размер моей уголовной ответственности будет возрастать пропорционально суммам, указанных в этих документах. Господи, ну и выражаюсь же я!.. С таким лексиконом только на юрфак поступать! Интересно, почему я не поступила на юрфак?

На этом месте я прервала свои размышления и попыталась повторить затейливую Женину роспись.

Не получилось.

Я потерла висок. Мой взгляд упал на часы, висевшие на стене напротив меня.

Одиннадцать. Все кончено.

Я бросила ручку на стол и закрыла лицо дрожащими руками.

Кончено. Единственный человек, который мог мне помочь, напрасно дожидается моего появления. Конечно, он уйдет не сразу. Подождет минут десять, может, двадцать.

А может, даже целых полчаса. А потом поднимется, расплатится за мороженое и покинет кафе.

И думать забудет о психопатке, которую

по ошибке принял за нормального человека.

Все. Я одна против целого мира больших денег. Есть ли у меня шансы?

Лучше об этом не думать.

Я оторвала ладони от лица и сжала кулаки.

Нужно было выработать новый план действий, и я его выработала.

Первое.

Я буду старательно подделывать подпись, но не настолько хорошо, чтобы ее можно было принять за Женину. Тянуть время. Нужно тянуть время. Тетушка сказала, что на все мои попытки дается ровно две недели. Значит, через две недели что-то должно произойти.

Интересно, что?

Нужно выяснить. Может, это неизвестное событие как-то мне поможет?

Второе.

Нужно вести себя очень тихо и кротко, чтобы получить позволение выехать в город. Одну меня как пить дать никто не отпустит, но я могу постараться удрать.

Как?

Не знаю. Подумаю об этом потом.

Я почесала кончик носа. Если верить приметам, нос чешется в двух случаях: к битью и к питью. Лучше, конечно, второе.

А теперь – за дело. Нужно исписать лист так, чтобы тетушка видела: я стараюсь.

И я снова взялась за ручку.

Прошла неделя.

Из дома меня не выпускали. Я сидела в своей комнате и занималась одним и тем же: копировала чужую подпись.

Иногда я уставала до такой степени, что не могла безболезненно распрямить пальцы, сведенные судорогой. На полу возле журнального стола валялись пачки листов, исчерканные росписью, похожей на Женину.

Похожей, но недостаточно.

– Лучше, но все еще не хорошо, – говорила тетушка, изучая плоды моих трудов. – Занимайся делом, тебе за это деньги платят!

Тщательно собирала все листы, исписанные мной, и уносила их с собой.

Разумная женщина. Не оставляет после своих темных делишек никаких следов.

И меня не оставит.

В один из последних дней сентября я взбунтовалась. Изорвала стопку чистых листов, выданных мне тетушкой, разбросала их по комнате и отправилась во двор. На прогулку.

В конце концов, даже заключенные имеют на это право!

Я обошла дом вдоль забора, выискивая в нем уязвимые места. Но, к сожалению, не нашла ни одного. Забор был высоким, деревья возле него не росли, камни, плотно пригнанные друг к другу, не расшатывались.

Я обошла дом сзади и оказалась у пристройки с бассейном. Вошла в открытую дверь, присела у стены и пригорюнилась, глядя на воду.

– Отдыхаешь? – спросил у меня над ухом знакомый голос.

Я быстро подняла голову. Надо мной возвышался дядюшка. На его устах порхала легкая одобрительная улыбка.

– Отдыхаю, – подтвердила я с вызовом. – Что, не имею права?

– Имеешь, имеешь, – успокоил он.

Обошел меня и уселся рядом на длинную деревянную скамью. Сочувственно спросил:

– Устала?