Я и Софи Лорен
Шрифт:
Он не пропустил свой звездный час!
Он «воскрес» и, взвившись на кушетке:
– Славик знает! Он оттудаел! Правда, Славик? Ел же, говори!
И он не врал! Он «отписал» мне плитку шоколада! Теперь я понял: чтобы я молчал.
Все оборотились на меня.
Ах ты ж, думаю, Цыгуткин ты такой!
Я просто обмер.
Это со стыда.
Я заживо чуть не сгорел.
Ох, я б ему ответил, рэб Цыгуткину! Я бы ему врезал, на словах!
Но, Боже, я такой же безответный!..
– Вкусно, очень… –
Покатились слезы.
До чего же горький шоколад!
Я покраснел настолько – всем хватило. И вопрос о «крысе» был закрыт.
А рэб Зелик, он сегодня был в ударе, глянув, как впервые, на меня:
– Да-а, в тихом омуте…
Остался я один.
Рождественская сказка для еврея…
В синагоге среди прихожан встречалось… Значит так: сколько-то больных, хромых. Убогих. И находилось сразу три косых. Не по штату, разумеется, а так. Но с тех пор, с момента шоколада, на меня косились все, включая этих.
Так мой моральный облик деградировал.
Говорят: забудь! Легко сказать…
А рэб Цыгуткин сохранился на посту.
Нафанаил Нафтульевич Цыгуткин.
Вот только Купчик капитально замолчал.
Хотел помочь.
Да, видно, от евреев отвернулся…
Проходит время как всегда: оно проходит.
Моя травма зарастала очень долго. А точнее, где-то до весны.
Невзирая ни на что, она пришла.
И – надо же, такое совпадение! – на бульваре, где встречаются донецкие, где пересечение путей, где я встретил с ножкой атеистку, – вижу: батюшка. Сам он в рясе. Быстрым шагом. Душегрейка и скуфейка, нет, скорее, камилавка. Здесь вот крест. А пригляделся – та какой же это поп?! Это ж Саня! Саня Кривоухов! Что со мной сидел, который плакал… Монах… Епархия… Следы его теряются…
Находятся!
Вот так встреча!
Было мне приятно.
А он вообще так кинулся ко мне:
– Как я рад!
И чуть не плачет, так он рад!
Все такой же, слезы тут как тут…
Теперь он в храме Страстотерпицы Матрены, где-то на обочине Донецка.
Разросся бородой. Красивый дядька.
– Слава, я давно тебя искал! Хотел сказать, что…
– Что?
– Что какие же вы все-таки евреи!
– А какие? – я за евреев Саню подцепил.
– Вы молодцы!
Шестое чувство словом не заменишь. Но я же вижу: он какой-то взвинченный.
– А что мы молодцы? А что такое?
– Дружные такие! – и вздохнул. – Чтобы поддержать один другого. Вы сплоченные!
Я на это тут же промолчал.
И что-то говорит про солидарность…
Ну началось, подумал я. А так всегда! Сперва: какие мы такие, что сплоченные. А кончается всегда известно чем: что в ночь с пятницы на северо-восток. И не позднее. Случится заговор. Естественно, еврейский. Мировой. Не люблю я этих разговоров!
Для такого – меня стоило искать?..
Я миролюбиво:
–
– Не брошу! – и горячечно: – Дослушай!
Дослушал. Не ошибся, что дослушал!
– Вы такие! – Саня. – А у нас…
– А что у вас? – подцепил я их уже за них.
Я оживился. Чтоб сменить пластинку.
– Нет, не могу!
– А ты смоги!
Я вдруг понял: будет сногсшибательное!
– А у нас как эти… – он запнулся. – А можно я начну издалека? В Австралии такая есть Канберра. И там живет один отсюда, бывший… – почему-то я напрягся. – Купчик он! – мое дыхание едва ли не прервалось. – Миллионер… Он вовремя не смог… Миллиардер! Мама, папа… – перед глазами вырос рэб Цыгуткин со своим: «Благословенна память об его!» Едва не стало дурно. Я сдержался. – И недавно, перед самым Новым годом, два Дед Мороза в память о родителях… Один – он к нам, в Матрену Страстотерпицу, что на обочине, где паства победней. Да чего там, Купчик молоток! Другого – он нацелил в синагогу. А в мешках… – и он запнулся.
– Дальше, дальше!
Я во все глаза глядел на Саню.
Он печально усмехнулся:
– Интересно?
– Не то слово, продолжай!
Мы опустились на ближайшую скамейку. Мы смотрелись парой еще той.
– А в мешках там финский…
– Неужели шоколад?!
– Ты угадал! Так настоятель наш, отец Евлампий… Представляешь? – ну откуда мне – и представлять?! Я во все глаза – и не дышал. – Так он дал одну мне плитку, рот заткнуть… До чего же горький шоколад! – смахнув слезу. – А остальное – укатил к себе домой! В створки алтаря уже не входит… Нет, нужно нам учиться у евреев!
Я, конечно, обмер, не без этого. Саня, тут же:
– Слава, что с тобой?
Да, он умеет вызывать на откровенность!
И, как на приеме у врача, когда, пусть стыдно, но скрывать уже нельзя, так все запущено, – доложил я Сане про евреев.
Вот разложил по полочкам Цыгуткина. Вот маэстро Зелик и т. д.
Спектакль тот же, но другой состав и – просто исповедь на заданную тему!
А завершил санстанцией и крысой, о которой прямо:
– Вот он я!
Саня слушал совершенно оглушенный.
Но на крысе не сдержался он, заржал! Он смеялся так – я не смолчал. Люди стали озираться: ну и ну! Еврей и батюшка – о чем они хохочут?
А Саня Кривоухов, он заходится…
Когда под смехом выступили слезы – упустил я. А он же в этом деле виртуоз! Он рыдал, я Саню утешал. Но остановить я был не в силах. Узна юя Саню Кривоухова! [1]
Снова люди стали озираться: ну и ну! Евреи уже батюшек доводят…
1
Все фамилии, кроме Варшавского и моей, изменены; все события – подлинные.