Я иду искать. История вторая

Верещагин Олег Николаевич

Волки остановились разом. В трех, не больше, саженях. Полукругом, раз­глядывая Олега странными глазами.

— Подходите, сволочи! — крикнул Олег.— Ну?! — добавил он, следя за тем, как волки стоят, то одну, то другую лапу поднимая из грязи и потряхивая ей в воздухе.

«Испугались нагана? Они не знают, сколько в нем патрон... Взять авто­мат? А если бросятся, пока буду перехватывать?»

Волки смотрели на мальчишку без злости. Скорее в их глазах было ка­кое-то понимание. «Ты — такой же, как мы, — говорили глаза, — но это наша, территория. Мы должны тебя убить...»

И Олег вдруг понял, что они в самом деле похожи. Разве он не убивал тех, кто вошел не его «охотничью территорию», хотя сплошь и рядом не испы­тывал ничего, кроме равнодушия? Просто потому, что ДОЛЖЕН был убивать... Ра­зве он хоть

кого-то жалел? А если и жалел — разве это спасло им жизнь? «Победа любой ценой!» — был лозунг этих гор, равнин, болот и лесов... Час­то говорят, что «любая» цена может оказаться слишком высокой. Но каждый из Рысей, из горцев, из славян заложил бы душу Кощею, чтобы спасти свою родину. Такова была жестокая реальность войны, которую им навязали.

ПОБЕДА ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.

Это очень страшный лозунг. Но альтернатива выглядела еще страшнее.

«Войны мы не хотели, видит Бог! Но в этом мире места нам не дали...»

— вспомнил Олег строки из де­дова стихотворения. Да, именно так. И за победу предстояло заплатить вы­сокую цену. Нет, не смерть — это мелочь в сравнении с отданными веселым смехом, открытым взглядом и наивными суждениями, обменянными на победу и умение убивать — ловко, быстро, без раздумий.

Всегда. Везде. Беспощадно. Молниеносно. Любого врага. Без страха. Без сожалений.

Что самое ужасное — даже без ненависти...

...Они бросились сразу, все четверо. Счастье, что Олег ожидал этого. Он выстрелил в упор, между мудрых и тоскливых желтых глаз, и волк рухнул на бок, загребая грязь лапами; одновременно — не глядя рубанул мелькнув­ший слева белый бок и пнул, изловчившись, третьего под челюсть. Всадил в мелькнувшую у живота пасть ствол револьвера, повернул, ломая зубы. Еще раз обрушил меч налево, где в грязи вертелось что-то белое, живое... Зубы волка скрежетали по стали, он выплевывал какие-то кровавые куски, и хри­пел горлом. Олег пропихивал кулак с револьвером в глотку, не давая сомк­нуть зубы. Еще один зверь прыгнул на грудь Олегу, цапнул зубами, но попал на огниво меча, и мальчишка изо всех сил ударил волка сверху между ушей кулаком с торчащим яблоком, одновременно толчком вогнав револьвер в глотку еще глубже... Оглушенный волк крутился на месте, и Олег вогнал за­кругленный конец меча ему между лопаток, раскалывая позвоночник. Потом, как пробку из бутылки, вырвал наган из пасти другого зверя — и рука, и оружие были в слюне и крови... Держа руку на весу, мальчишка оглянулся, еще не веря в победу.

А это была победа. Один из волков лежал мертвым — с раскроенным че­репом и раной на боку, из которой выпирали рассеченные ребра. Раненый в позвоночник волк полз в сторону. Он не спасался от смерти, он просто не хотел умирать на глазах убийцы.

Олег нагнал его в два шага. Волк повернул голову, распластав непод­вижные задние лапы и расставив передние. Из пасти текла кровь. Он не ска­лился, не рычал. И смотрел на мальчишку понимающе и спокойно. Потом — от­вернулся и вновь пополз прочь.

Олег не добил его и не преследовал. Он смотрел вслед волку тоскли­вым и неподвижным взглядом. Тот отполз на полсотни шагов. Резко выпрямил­ся, поднимая искалеченное, непослушное тело на все четыре лапы. Медленно запрокинул голову вверх. И рухнул на бок.

— Да, — услышал Олег свой голос,— дружище. Вот так — умереть. С поднятой головой, молча, бесстрастно и не обращая внимания на боль... Это — смерть, дружище волк, это — смерть...

Выбравшись из болота, он тщательно вымыл руки, протер револьвер и меч. Кисть руки оказалась все-таки повреждена немного, но не очень серьезно. Выпрямившись, мальчик увидел, что трупы волков уже погружаются. Надо было идти. Идти дальше.

Интерлюдия: «Волк»

Опять, опять... Пожалуйста, молчи! Когда луна парит холодной птицей, Вы слышали когда-нибудь в ночи Простую

песню серого убийцы? Рука сама хватается за нож. Ужель, почуяв близость человечью, Он злобно вспомнил, как хлестала дрожь Его подругу, сбитую картечью? А может быть, он плачет на луну. Поняв беду совсем иного рода: Мы все обречены на тишину За горькой гранью нашего ухода. Но, словно пропасть гулкой синевой Иль ночью в чаще огонек случайный, Тревожит душу этот жуткий вой Какой-то жуткой и запретной тайной. Что знает он о звездной глубине, Так безысходно в песне муча горло? Какая боль, немыслимая мне, Такую муку из него исторгла? Как будто ветер в ивах закачал Глухое тело мертвого рассвета... ...Такой тоски я в людях не встречал, Но, может быть, они скрывают это? [23]

23

 Стихи С.Щербакова.

* * *

До развалин Олег добрался около часа дня — болота тянулись дальше, чем казалось на первый взгляд. Но дороге ему то и дело попадались россы­пи брусники, голубики и клюквы, и мальчишка нагибался, срывая кустики и губами обирая с них ягоды. А уже рядом с развалинами, в небольшой березо­вой роще из чахлых деревьев оказалось невероятное множество подберезо­виков. Олег собирал грибы в мешок из плаща, пока не ощутил неожиданно от­четливо, как жадно тянут из него изголодавшиеся березы Огниву — спеша и вздрагивая, он выбежал из рощи, как наскипидаренный.

Среди развалин было жутковато, и Олег устроился под стеной, в засы­панном почти, у самого начала то ли подкопе, то ли подземном ходе. Обнару­жилось вдруг, что он очень устал. Едва хватило сил притащить из той же рощицы сушняка и, свалив его кучей у входа, завалиться на плащ. Полежав, он ощутил, как засыпает, и снова заставил себя, сняв куты, разложить их на про­сушку. Драные носки промокли насквозь. Ноги застыли от ледяной жижи, покры­лись разводами грязи и начинали болеть. Олег угрюмо посмотрел на свои ступни и, закутав ноги плащом, свалился на колкий хворост. Повозился недо­лго — и уснул...

...Олег проснулся около четырех. Спать на деревяшках — дело не слишком-то приятное. Но он давно привык к таким мелочам. Он сел, потянулся, стукнув кулаками в земляной потолок и чихнул, тряхнув головой. Потом от­кинул плащ и, встав на колени, выглянул наружу.

Здоровенный лемминг восседал в трех шагах от пещерки. Он лопал, по­глядывая на небо, какую-то травку, очевидно, опасался птиц вроде той, двух­когтистой. А опасаться-то надо было совсем другого! Камень, брошенный ма­льчишкой, стукнул зверька точно по черепушке — тот даже не пискнул...