Я иду к тебе
Шрифт:
— Это сложновато — встречаться с ним. Теперь он живет где-то то ли в Швеции, то ли в Швейцарии, не знаю точно.
— Как?
— У него другая семья. Я его не интересую.
Мара опустила глаза. Ника оказалась в затруднительной ситуации: с одной стороны, одолевало любопытство, с другой — неловко расспрашивать не слишком знакомого человека.
— Так не бывает, — осторожно начала она. — Дочь всегда интересует отца.
— Это ты знаешь по своему опыту? — скептически спросила
— Нет. — Ника вздохнула. — У меня нет особенного опыта. Мои родители погибли в автокатастрофе десять лет назад.
После этих слов Мара впервые заинтересованно посмотрела на Нику. И было в ее взгляде еще что-то, помимо сочувствия. Только вот что, Ника так и не успела уловить.
Девушки замолчали минут на пять, вплотную занявшись едой. Когда с сардельками было покончено, Мара принесла две чашечки кофе.
— Мой отец был политзаключенным, — неожиданно сказала она, помешивая ложечкой в чашке. — Они с мамой познакомились на поселении. Собственно, и расписаны они никогда не были. Когда у него срок кончился, он вернулся домой. Сначала писал нам, редко, правда, обещал взять к себе, а потом и писать бросил.
— Как это — политзаключенным? — не поняла Ника.
— Не знаю, — вздохнула Мара. — Мама так про него говорила. А тетя Гражина говорила — обычный шалопай. Из университета выгнали, потом госбезопасность им заинтересовалась. А кем только в начале семидесятых госбезопасность не интересовалась! Так что не знаю, за что его выслали.
— А кто это — тетя Гражина? — спросила Ника.
— Сестра отца. Когда маму… В общем, когда мне было двенадцать, я приехала к ней в Каунас. Мне больше некуда было податься. Слава Богу, тогда еще советские времена были, сейчас меня никто бы сюда не пустил.
— И долго ты жила у тети Гражины?
— Пока школу не кончила. Вообще-то она хорошая, но ей совершенно не до меня: квартирка двухкомнатная в Шанчяе, муж, двое своих оболтусов. Ну, пока мне было некуда деваться, она меня приютила, а потом… Муж у нее литовец. Ты знаешь, вообще-то и для поляков, и для литовцев родственные связи много значат, но я ведь не настоящая полька. И фамилия у меня по маме — Пономарева, и в свидетельстве о рождении вместо имени отца — прочерк. Пришлось самой о себе подумать. — Мара опять замолчала.
Выждав минуту-другую, Ника решилась спросить:
— А как ты попала в «Зеленую гору»?
— Раймонд устроил. Первое время очень боялась оттуда вылететь: у меня же нет гражданства, только вид на жительство.
— А теперь?
Мара недобро усмехнулась:
— Теперь не боюсь. Это они теперь боятся меня потерять. Многие же в этот ресторан специально ходят. На меня смотреть. Взять тебе еще кофе?
Ника
— Да, пожалуйста.
История Мары так заинтересовала ее, что она раздумала идти в музей Чюрлениса. В конце концов, музей никуда не убежит, можно сходить и завтра, а если вместе с Андресом — так еще и лучше!
Глядя, как Мара идет от стойки с двумя чашечками кофе в руках, Ника снова залюбовалась кошачьей гибкостью ее движений. Редкая девушка, что и говорить! Если бы такая была среди Никиных учениц, она давно заняла бы все первые места на всех шейпинг-конкурсах. А кстати…
— Слушай, извини за нескромный вопрос — сколько тебе лет?
— Восемнадцать. Скоро будет девятнадцать, — улыбнулась Мара, садясь и расправляя коротенькую клетчатую юбку. — А тебе?
— О, — вздохнула Ника, — я уже старая. Двадцать пять.
— Неужели? — тонкие длинные брови Мары удивленно изогнулись. — Никогда бы не подумала. А вообще, почему мы говорим только обо мне? Расскажи мне что-нибудь и о себе.
Ника уже открыла было рот, но вдруг остановилась. О ком рассказывать? О Лизе Владимирской или о Веронике Войтович?
— Что тебя интересует? — осторожно поинтересовалась Ника.
— Да все, — улыбнулась Мара. — Я не так часто знакомлюсь со студентками из Москвы.
Значит, придется рассказывать биографию Лизы с элементами собственной истории.
— Ну, я учусь в МГУ на истфаке, на отделении истории искусств, — нехотя начала Ника. — Специализируюсь на искусстве Древней Руси…
Она замолчала, собираясь с мыслями.
— А почему ты туда пошла? — поинтересовалась Мара. — У тебя родители были художники?
— Папа. И потом, самый близкий мне человек не только хороший художник, но и известный коллекционер, он всю жизнь этому отдал.
— Прости, пожалуйста, — теперь пришел черед Мары быть осторожной. — Самый близкий человек — это кто? Муж?
Ника с искренним изумлением посмотрела на нее и рассмеялась:
— Что ты! Я не замужем и никогда не была. Нет, мой крестный. Его зовут Павел Феликсович, он заменил мне отца.
— А… — протянула Мара. — Тогда понятно…
— Ну, что еще рассказать? Сейчас у меня последний курс, а что потом — один Бог знает. Может быть, возьмут работать в какой-нибудь музей, только там ничего не платят… Значит, надо искать богатого мужа, — пошутила Ника.
Мара едва заметно передернулась.
— И ты думаешь, что Андрес — тот самый вариант? — тон ее изменился, стал сухим и колючим.
— Нет, что ты! — воскликнула Ника. — Что ты говоришь! Я ведь ляпнула так, не подумав!
Мара недоверчиво посмотрела на нее: