Я – инквизитор
Шрифт:
«Да что я дурью маюсь! — сказал он сам себе. — Будут „тобольцы“ слякоть месить, как же!»
Подъехать на тачке, выскочить, пшикнуть в нос си-эской, под ручки — и поехали. Или еще проще: окошечко приспустить, пистолет с глушителем, бац — не громче, чем ботинком в лужу. «Упал тут один алкаш… Где?.. Да вон лежит. А, ну пусть лежит, раз упал».
Стеклышко поднять — и дальше поехали… «Хоп-хрен вам, мудилы!» — подумал Ласковин, испытывая очередной слабый всплеск ярости.
И побрел дальше, медленно, сутулясь, ногами шаркая… Ага, вот и Суворовский!
Андрей
И тут, свернув влево, прямо под него выкатилась черная «Волга». Выкатилась и остановилась у самого перехода: окна в полуметре от Андрея. И стекло против заднего сиденья уже опущенное…
Ласковин застыл. Ступор. Ни отпрыгнуть, ни наклониться. А вокруг — народ. И рука, сжимавшая в кармане рукоять «вальтера», онемела.
«Вот, значит, как, — отрешенно подумал Андрей, глядя в темное нутро машины. — Вот, значит…»
Из окошка высунулась рука… Пустая. Перевернулась ладонью вверх, сжалась в кулак и втянулась обратно.
«Волга» мощно рыкнула мотором, тронулась и укатила в сторону Лавры. А Андрей остался стоять, с пустотой внутри и ослабевшими коленями.
Зажегся зеленый, кто-то грубо толкнул в спину:
— Заснул, мужик?
Толпа повалила через проспект. Ласковин тоже бездумно перешел через улицу и в каком-то отупении побрел не по Суворовскому, к Советской, в свою схоронку, а дальше по Староневскому… и как сквозь сон услышал впереди слабый перебор колоколов. Он мог бы свернуть и дальше, на Дегтярной, но не свернул, серая тень среди сотен других, продолжал брести по проспекту, пока не увидел, как шагах в двадцати впереди остановилась та самая черная «Волга». Дверца ее распахнулась, и наружу выбрался мужчина. Один, но огромный, в черном, длинном, ниже колен, пальто.
Шестым чувством Ласковин понял: к нему.
Андрей остановился, позволил толпе течь мимо него, сбросил с головы опротивевший капюшон (прятаться больше незачем) и, сжав покрепче пистолет, пальцем сдвинул предохранитель. У него оставалось два выстрела… и он сам. Расставив пошире ноги, Ласковин смотрел, как мужчина в черном движется к нему, не обращая внимания на прохожих, а те расступаются перед ним, как вода перед плывущим судном. Несколько секунд — и между Андреем и человеком в пальто не осталось никого. Руки мужчина держал в карманах.
«Как в вестерне, — подумал Ласковин. — Кто быстрей!»
У человека в черном было крупное лицо с прямым носом и черной густой неестественно длинной бородой.
Между ними оставалось шагов семь. Мужчина одновременно потянул обе руки из карманов…
Ласковин рванул из куртки руку с пистолетом… и пистолет застрял, зацепившись выступом рукояти за подкладку!
Андрей дернул еще раз, услышал треск ткани… и увидел, что в руках у человека в черном ничего нет. А мигом позже, когда огромный мужчина уже был совсем рядом, Ласковин углядел у него на груди, в распахе пальто, большой, отливающий серебром крест.
Часть вторая Я — Инквизитор
Выведи
Глава первая
Двое мужчин остановились у забора из ржавой металлической сетки.
— Хорош домик! — прогудел один, высокий, широкий в плечах, чернобородый, в круглой каракулевой шапке. И, хрупая сапожищами по свежему снегу, пошел к калитке.
Второй, пониже ростом, потолще, в полушубке белом, в барсучьей с хвостом шапке, обогнал первого, распахнул железную дверь с провисшей ниткой колючей проволоки поверху.
— Пожалуйте, батюшка!
Первый кивнул величественно и, подбрасывая коленями полы длинного старомодного пальто, направился к дому. Но не дошел. Остановился метрах в семи от четырехступенчатого, под навесом (снег сверху — как белая разбухшая подушка), крыльца, благосклонно оглядел строение.
Дом и впрямь был хорош. Двухэтажный, выкрашенный любовно в три цвета: голубой, белый и желтый, с резными наличниками. На двускатной крыше — шестиугольная башенка с флюгером, труба с железной «шапочкой» — от снега.
Толстяк в полушубке, топая след в след по дорожке, круглобокой впадине между сугробов, подоспел, встал рядом с высоким, потер варежкой нос.
— Почем просят, Степаныч? — спросил первый хорошо поставленным гулким басом.
— Двести пятьдесят тысяч, батюшка! — Щеки у толстяка уже раскраснелись, но полушубок на груди был не запахнут, выдавая привычного к морозу человека.
— Долларов?
— Рубликов, отец Егорий! — Степаныч хихикнул от удовольствия, даже прижмурился. — Деревянненьких!
— Это как? — Высокий глянул сверху, строго. — Не много?
— Это батюшка, бесценок! Десятая часть от настоящей цены!
— Шутишь?
— Как можно, отец Егорий! — И снова хихикнул.
Высокий повел цепким взглядом по торчащим из сугробов яблоням. С трех сторон, вдоль забора, тесным строем стояли молодые темно-зеленые сосны. За соснами, дальше, поднимались скучные грязно-белые кирпичи двенадцатиэтажек. С третьей стороны — занесенный снегом пустырь.
«По какой же причине уцелел сей сказочный домик в пучине спального района?» — подумал отец Егорий, стиснув в кулаке черную с проседью бороду. А вслух спросил.
— Участок, поди, соток тридцать?
— Тридцать семь, батюшка! — Толстяк в полушубке так и лучился от удовольствия.
Фукнул ветер, и флюгер над башенкой — жестяной чертик, показывающий нос, — развернулся навстречь.
Высокий глянул на чертика сердито из-под щетинистых бровей.
— Что ж не снесли? — спросил он.
— Темное дело, — отозвался Степаныч. — Годика три назад — собирались. Садик детский планировали. Да что-то не сладилось. Затем два агентства на него зубы точили. Одно разорилось, а второе даже проект приготовило: на кондоминиум.