Я – инквизитор
Шрифт:
В бескорыстную щедрость судьбы Ласковин не верил. Если двое встретились, значит, они нужны друг другу. Судьба практична. Зачем он, Ласковин, нужен такой девушке? Почему они встретились сегодня (вернее, уже вчера), а не полгода назад, когда Андрей был свободен и беззаботен? Почему — не через полгода, когда, может быть, он снова будет свободен?
Вспомнилось сказанное отцом Егорием: «Уж и согрешил ты…» За что?
Он уже засыпал, когда из тревожных мыслей образов вынырнуло бородатое лицо «двойника».
Наступила ночь.
Глава восемнадцатая
— Когда-то я хотела стать врачом, — сказала Наташа, глядя на мрачноватые стены больницы, мимо которых они шли. — Даже в Первом меде отучилась почти три года…
— И что? — спросил Ласковин.
— Ушла. Лечить почти невозможно, а смотреть, как умирают…
— Ну, некоторых лечат! — возразил Ласковин, вспомнив Гудимова-младшего.
Выписался паренек в относительном порядке, не инвалид, а вполне дееспособный молодой человек. Но была ли в этом заслуга лечащих врачей или Вячеслава Михайловича Зимородинского?
— Не всегда, — согласилась Наташа. — И не всех, вот что обидно! Кому-то ты становишься доброй, а кому-то — злой. А злой быть не хочется!
Она встряхнула головой, и белые «уши» ее шапочки разлетелись в стороны.
— Как поработалось? — спросил Ласковин, имея в виду тренировку.
— Нормально.
Они остановились, пережидая поток машин, потом перешли на другую сторону и направились к троллейбусной остановке. Ласковин предпочел бы взять мотор, но Наташа сказала «Не нужно», и он не стал спорить.
— А твои танцы? — Андрей в первый раз задал вопрос о Наташиной профессии. — Тоже что-то лечебное?
— Вовсе нет! — Девушка засмеялась. — Я просто учу танцевать, двигаться… У меня две группы, по шесть часов в неделю.
— И кто у тебя занимается?
— Люди. Просто люди, женщины в основном. — И тронув Андрея за рукав: — Троллейбус!
— Наташа, — спросил Ласковин, — зачем тебе каратэ?
— Что?
В глазах у девушки что-то мелькнуло, что-то, от чего Ласковин сразу насторожился.
«Не хочется быть злой!» — вспомнил он.
— Мне интересно, — не глядя на Андрея, сказала Наташа. — Похоже на танец, только по-другому.
«Не хочется быть злой!» Так, так…
Ласковин вдруг обнаружил, что молодой парень справа от Наташи как-то чересчур нахально ее разглядывает.
— Прошу прощения, — сказал Андрей, раздвигая человеческое тесто и проталкивая Наташу к заднему стеклу троллейбуса. Теперь девушка была отгорожена им от прочих пассажиров.
— Интересно? — произнес он с иронией. — И только?
— Иногда нужно уметь себя защитить! — В голосе ее была необычная холодность.
Ласковин
— От кого же ты собираешься защищаться?
Превосходство столь явно слышалось в его голосе, что Наташа попыталась отодвинуться назад (пустое, спина ее была и так прижата к поручню) и стряхнуть руку Ласковина, сжимавшую ее локоть.
Андрей тут же отпустил ее.
«Обидел! — подумал он с раскаянием. — Идиот!»
— Извини, — проговорил он вслух, — просто, если тебя кто-то обижает, нечестно скрывать это от меня только потому, что мы недавно познакомились. Дай мне шанс, ладно? — Он улыбнулся обезоруживающе, и Наташа не сумела удержать ответной улыбки.
«Не смей, — сказала она себе. — Ты и так подпустила его слишком близко!»
Но больше всего ей хотелось ткнуться носом ему в шею, под расстегнутый ворот куртки, и спрятаться там. Пусть он укроет ее и защитит от страшного…
— Ты меня ничем не обяжешь! — продолжал Андрей. — Напротив, мне будет очень приятно тебе помочь! Ужасно приятно!
— Не уверена, — сказала Наташа, собрав всю свою волю, чтобы голос стал твердым… — Выходим, Андрей. Это Пестеля.
Они выбрались из троллейбуса и в молчании двинулись к Наташиному дому. Каждый думал о своем. Наташа — о тех, кто ее преследовал, Андрей — о разговоре, который был у него сегодня утром с отцом Егорием.
Потмаков заставил его еще раз в подробностях рассказать о той жуткой ночи, когда Ласковин чуть не искалечил Антонину. Заставил, потому что сам Андрей предпочел бы выкинуть из памяти даже то, что там еще оставалось.
«Нет», — сказал отец Егорий. И пришлось Андрею опять извлекать на свет одну отвратительную подробность за другой. И напоминать себе, что именно отец Егорий вытащил его из пропасти.
И проделал это уже не в первый раз. Ласковин изредка взглядывал в эти темные запавшие глаза и каждый раз вздрагивал от силы бушевавшего в них огня. Иеромонах переживал то, что сделал Ласковин, в десять раз острее, чем сам Андрей.
Наконец они добрались до конца, и отец Егорий погрузился в долгое молчание.
— Ты раскаиваешься? — наконец спросил он.
— Да, — пробормотал Андрей, хотя чувствовал, насколько мелко его сожаление в сравнении с тем, что он должен испытывать.
— Хорошо, — произнес отец Егорий. — Я верю тебе. С сегодняшнего дня ты должен ежедневно вспоминать то, что сотворил, и произносить Канон Покаянный с сердцем и пониманием. Еще должен ты воздерживаться от близости с женщиной. Прелюбодейство само по себе — грех, но тебе — особенный. И пусть будет так до праздника Пасхи. Ты понял меня?