Я из огненной деревни…
Шрифт:
А потом я добрался до Миратина, там моя бабушка жила, и там я отлежал шесть месяцев.
Вопрос: — А сколько, скажите, вас там лежало, убитых?
— В нашей группе было двадцать три, а другая группа была — двадцать два.
Ну, вот и все. А как там дома случилось — я сам не видел. Расстреляли мать и брата моего. Вывели их за поселок, покололи штыком. Искололи лицо все… А батьку, когда он утекал… Он жив был, только нога оторванная, потом они пришли и в голову разрывной
А ребята, маленькие дети, — в головы побиты, страх было глядеть…»
В то трагическое для харитоновцев время Павел Лазаренко был не подростком, как нам перед тем в деревне сказали, а уже юношей. Это нам стало известно в самом конце нашей беседы, когда мы услышали, что ранило его в рот и «все побило там» уже на фронте, в Германии, а тогда, в Харитонове, каратели ранили его иначе.
Рассказ его мы даем в этой главе, как нужное вступление к тому, что сообщил нам после Евгений Александрович Казюченко, которому тогда было четырнадцать.
Женя стал инвалидом труда и войны одновременно. Уже на седьмом году после победы трактор его наехал на противотанковую мину. «Трактор весь побило, — говорит бывший тракторист, — а мне вот — ногу и руку…»
Нашли мы его дома. Записывали в хате.
«…Это было в сорок третьем году, восьмого февраля. Пришли они к нам, уже сюда. А у меня был брат в партизанах. И вот за брата меня и мать поставили под расстрел.
В две хаты было все это население согнанное… Из одной хаты вызвали партизанские семьи, из другой вызвали и всех нас отделили.
— Поедете в тыл к немцам, скот будете доглядать.
Он так сказал, чтоб народ не волновался. А как оказывается, не в тыл скот доглядать, а всех собрали нас в байню. Это было точно человек сорок пять. Заперли в байне, часового поставили, а тогда пришел немецкий офицер, подсчитал, видать, сверялся, точно ли. Вышел из байни, и немцы пришли, скомандовали:
— Выходите!
Ну, вышли мы, они нас оцепили. А снег же тогда глубокий был!.. И повели на гору. Расстреливать. Там были и дети, и старики, и старухи — все. Подростки. Всяких видов люди были.
Завели за гору и построили в одну шеренгу. Когда покроили, немцы тогда — позади… Шесть немцев тогда расстреливало. Из винтовок расстреливали. Ну, они шага за три стали сзади в шеренгу и начали уже расстреливать. Выстрелов так пять раздалось, и я гляжу: там человек упал, там… Значит, не по порядку они расстреливали.
Как раз мать моя стояла. Мне тогда годов четырнадцать было. Я тогда мать в снег пихнул и сам сообразил, зачем стоять: кто стоит — того убивают. Я упал и качнулся, чтобы сильней в снег въехать, и въехал в снег…
Ну, а кто стоял, тех всех поубивали.
Когда поубивали — тихо стало все, а все-таки
А мы все-таки боялись головы подымать.
Тогда я услышал нашразговор. И моя голова будто сама подскочила. А это сосед оказался живой. Его брат живой, и батька живой был. Батька в ногу раненный.
Тогда мы уже стали рассуждать, идти батьке или на месте лежать… Но на месте целый день не вылежишь: мороз большой. Давай уже утекать будем.
А на горе пулемет у них был: охранялись, чтоб партизаны не напали. Лазаренко вперед побежал утекать. Тогда я своей матери:
— Ты следом утекай!
И уже я стал утекать. Когда я стал утекать, поднялся, а ноги — уже кровь застыла, не мог утекать, дак я ползком метров шесть или семь прополз — ноги стали работать — встал. Только метров десять отбежал — заметили. Пулемет и два немца стояли. И сразу давай из пулемета по мне уже… Это там тростник был, кустики. Пока не бегуне стреляют, как только подымусь, стану двигаться — так стреляют. Сяк-так я утек, не застрелили.
А отец Лазаренки в ногу был раненный, этот уже не утекал. А братишка малый, когда мы утекли, дак он уже отполз и в деревню пришел сюда. Братишка Лазаренки.
д этот, который списки делал, продал немцам партизанские семьи, этот увидел, что „партизан прошел битый“, опять немцам сказал, что этот братишка остался и что мать осталась. Она горох какой-то перебирала, военным, — немцы заставили. Забрали этого пацана и мать, повели вот сюда за огород и убили.
Вопрос: — А что ж это за гад был такой?
— А его тогда — приехали немцы на третьи сутки и всю семью убили.
Вопрос: — А как его фамилия?
— И его самого убили. А как фамилия — ей-богу, не помню. Кажется, Верига.
Вопрос: — А мать ваша тоже осталась?
— Мать осталась живая. Она еще прожила двенадцать лет, а потом померла.
В сорок четвертом году пошел я на курсы трактористов и потом работал трактористом до пятьдесят первого года, пока на ту мину не наехал… Ну, а теперь вот нахожусь инвалидом, помогаю в совхозе, что могу…»
5