Я из огненной деревни…
Шрифт:
— Не. Мне сделалось плохо. Плохо сделалось. Ну, куда? Я в Закутье, в отряд. Это начальник отряда был знаком, дак я к нему. Иду, и кажется — играют, поют… А никого нигде нема. Это у меня в голове. Расстроился. Да… И он говорит мне:
— Знаешь что, вызову я тебе врача. Врач мне уколы делал и говорит:
— Иди в тихое место.
Побыл я в тихом месте. А потом уже при штабе находился. Я у Лешки доверие имел… Я забываю его фамилию. Лешкой зовут. Я его так и называл. Он в ваших годах был. И я там все время и находился.
Вопрос: — В хозяйственном взводе?
— Не, как дневальный. В общем, я его охранял. Тела его хранителем был. Доверенный.
Вопрос: —
— Не, первый раз партизаны не дали. Знали, что Сушу будут жечь. Здесь, как виден лес, и на горе там — со станковыми пулеметами партизаны. Они их сильно много перебили, немцев. Заяц, Бобовик по-уличному, который вел немцев, стал звать их: „Сюда!“ — и рукой махает, чтоб бежали вслед за ним. Знает куда. Тут он и родился, только не сдох тут…
23
Суша — соседняя деревня. См. главу «Две старости».
Ну, это первый раз как ехали. Другой раз уже большей силой… И никто уже не приступился к ним.
Вопрос: — И что они тут натворили?
— Ну, что, людей перебили. Два поселка целиком выбили. Семь человек осталось, что дома не были. „На собрание! На собрание! На собрание!“ — выгнали. Во так поселок и во так поселок, а посредине на картофлянище и побили…»
5
Ходит по лесу человек. Изо дня в день. Зимою и летом. Лесник — такая служба, такой хлеб. Хватает и забот, если человек заботливый, хватает и одиночества, времени для раздумий, для воспоминаний. Тем более, если есть ему что вспомнить.
Есть что вспомнить, о чем погрустить и чему порадоваться Александру Карловичу Зауэру, бывшему партизану, а теперь леснику в тех самых родных местах…
Александр Карлович — латыш, один из тех латышей, которых на героической и многострадальной Октябрьщине после фашистской лютости в годы оккупации осталось очень немного. В деревнях Перекалье, Булково, Залесье.
«Когда мы, латыши, приехали сюда, — говорит Зауэр, — я не знаю. Надо у стариков спросить. Тут есть один, Франц Винтарс, он до войны был председателем нашего латышского колхоза „Сарканайс араайс“ [24] , а теперь уже на пенсии. Но и он не расскажет, потому что латыши приехали сюда давно, видать, более ста лет тому назад».
24
«Sarkanais arajs» (латышск.)— «Красный пахарь».
В том самом Булкове, где живет Зауэр, мы навестили и названного им Винтарса. Хороший дед, крепкий еще, бывший партизан, теперь совхозный пастух, человек старательный и толковый, о чем можно судить хотя бы по исправному, ухоженному домику его.
Не помнит Винтарс, с какого времени здесь угнездились латыши, беда их пригнала сюда или магнат какой-то перевез. Не помнит, хоть и пожил немало, и от стариков когда-то кое-что слышал. Липы по обе стороны улицы такие же могучие были уже и тогда, когда он был малым, а их же, это он знает хорошо, — садили предки латыши.
Добротный дом и у Александра Зауэра. По-летнему он был пуст, застали мы в нем только хозяйского сына, лейтенанта-отпускника, который готовился в какую-то свою дорогу. Юноша сказал, что отец в лесу, но скоро должен прийти.
Лесник вскоре пришел.
Латышский тип сильного, не очень разговорчивого, будто даже
Сначала — просто скупой и скромный солдатский рассказ:
«…Мне уже шестьдесят второй год. В войну был в партизанах. Когда жгли наше Булково, дак я как раз был в Октябре, в Смукове, — там мы сидели в засаде. Это — когда немцы наступали на Октябрь. В конце января сорок четвертого года. Мы их тогда отбили, они в тот день не вошли в Октябрь, а дня через два пришли и все-таки заняли.
Наши семьи тут поубивали. Пригнали из лесу, согнали в два гумна, и там их пожгли. Вот тут у нас, в деревне. Там всех моих… У меня было шесть душ семьи: жена, теща, тещина сестра и трое детей. Никого не осталось. Остался только брат — был в партизанах. Сестричку поймали в лесу. Она была в смерть-лагере, под Озаричамн. После ее выручили.
Заняв, тут немцы у нас были месяцев около двух, Людей поубивали, а сами жили в деревне. Тут они были около Залесья, сделали себе… так сказать, убежище, чтоб партизаны не подходили. Но мы подошли. У нас была как раз десантная группа, мы пришли и снова их разогнали. И из Залесья выгнали. Десантная группа и наши партизанские две группы были. Мы обстреляли их, несколько раз прошли по деревне, и им показалось, чю нас тут тысячи. Назавтра они выбрались оттуда в Октябрь. А потом мы их из Октября выгнали, они поехали в Паричи…»
Дальше — о личном. Но таком, что о нем должны знать многие. Александр Карлович и об этом рассказал очень скупо. В ответ на наше любопытство — когда мы начали удивляться, что на стенах большой, светлой хаты так много увеличенных фотопортретов миловидной, веселой молодежи.
«…Я взял жену своего товарища. Мой товарищ был белорус. Одинец Миколай Рыгорович. Его убили. Он отпросился пойти домой, в свои Косаричи. Пришел, а там деревню окружили и повели на расстрел. А с ним был еще Ковзун Петро, также там попался. Дак тот говорит:
— Мы что — скотина? Давайте разбегаться!.. Начали они разбегаться. Одинец перебежал через поте, вскочил в лес, а тут разведка немецкая… Убили его.
А мы с ним договорились раньше: кто останется живой — семье помогать. Не знаю, как он сделал бы, а я сделал по-честному: забрал его троих детей. Меньшему, Миколаю, полтора года было.
Она говорит:
— Разве ж ты меня возьмешь — трое детей?.. А я говорю:
— Я не тебя беру, а только детей — надо.
Но раз уже мы сошлись по характеру, то и живем вместе. Уже двадцать шесть лет. Живем. Детей повыучивали, дети у нас все на работе. (Дальше говорит, переходя от портрета к портрету)Вот это ее средняя дочь. Это вот сын, который в паре свадьба была. А это вот уже наша с нею первая дочка А это сын, который в Ленинграде учился. А это вот старший сын, работает в Риге. Вот какая у меня семья!.. Четыре дочери и два сына. Все работают. Тамара — сантехником, Галя — крановщицей, Ганна — маляром, Лида — телеграфисткой, Микола — каменщиком, а этот вот, Александр, как видите, офицер. И сама еще, моя Любовь Андреевна, от молодых не отстает — и теперь в поле. И я работаю Лесником с сорок восьмого года…»
Ходит по лесу человек. И много думает, многое вспоминается ему в одиночестве, которого так много. Одиночества и тишины.
СВЫШЕ ДЕСЯТИ
1
«…Маленьких хлопчиков, как и баб, они тогда не стреляли, а уже если которому годов десять — таких вместе с мужчинами…»
( Александра Пилиповна Михолап. Деревня Столпище Кировского района Могилевской области.)