«Я крокодила пред Тобою…»
Шрифт:
– Сынок, ты ее не обижаешь?
– Нет, мама, иди ложись.
– Точно не обижаешь?
– Нет, мама, нет. Точно не обижаю.
– Да? А то мне послышалось, Мариша плачет.
– Это она от счастья, мам, иди ложись.
– Ну ладно, сынок, спокойной ночи.
Потом шла в туалет, справляла нужду и шлепала к себе в комнату.
Поначалу Вовку это забавляло, но вскоре и ему уже стало как-то не смешно. «Отравить бы ее, никак сама не сдохнет!» – шипела мысленно Маринка, желая свекрови скорейшего завершения ее земных дней.
***
Володя
– Главное, в карты чтоб не играл. Мариша от него из-за этого ушла. Все деньги проигрывал.
«Кто его знает, может, и в карты играет». Маринка больше волновалась, вдруг бабу завел. Она сидела за кассой и думала: «Вова не хочет ребенка. Вова хочет гулять. Вова хочет пить и играть в покер. Вова хочет диссертацию. Хорошо». Вечером она заявила мужу, что взяла три дня отгулов и летит в Москву.
– Зачем?
– За сенбернаром.
– Ха! Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Ну-ну.
Вова не поверил. А Марине было все равно, что скажет несчастная Елизавета Ильинична.
***
Из аэропорта Шереметьево Толмачева позвонила заводчице, уточнила адрес и взяла такси. Прибыв по адресу, она зашла в большую квартиру и увидела в одной из комнат загон, а в нем копошащихся, примерно полуторамесячных, щенков.
– Сколько Бетховенов!
Хозяйка Лена гордилась своим пометом. Ну, не своим, конечно, а своей Ладушки, огромной суки-сенбернарши, которая была предусмотрительно отправлена в соседнюю комнату, чтобы та, не дай бог, не сожрала новую гостью. Эта была пятая за сегодня, которую сенбернарша хотела сожрать. Она громко лаяла, брызгая слюной, ее глаза наливались кровью, и отвисшие красные склеры отчаявшейся, обезумевшей от горя матери производили-таки впечатление.
– А как же я выберу?
– Суку хотите?
– Ну да, девочку. Вон, вроде, малышка симпатичная. Ой, не знаю, они все такие хорошенькие!
– А вы погремите ключами, какая подойдет, та ваша, – дала совет бывалая Лена.
Марина достала связку ключей и потрясла ими перед щенками.
Одиннадцать мордашек повернулись к ней, удивленно прислушиваясь. Замерли. Слушают. Один щенок, мотнув головой, размахивая ушами, вприпрыжку подбежал к бордюру, встал на задние лапки и начал вилять хвостом.
– О, это как раз сука, – объявила Лена.
Марина взяла щенка на руки, прижалась к нему и зарыла нос в теплый щенячий загривок.
– Щеночком пахнет! Девочка моя.
– Пятьсот рублей, вот паспорт, вот инструкция по применению, – съюморила заводчица, протягивая Марине книжку с советами по выращиванию сенбернаров в сложных условиях маленькой северогорской квартиры.
Марина отсчитала сотки, взяла щенка, положила в дорожную сумку, туда же кинула кусок тряпки с запахом собаки-матери и поехала в аэропорт.
Обратный полет обе девочки перенесли хорошо. У Марины теперь было о ком заботиться, у Патриции – кому себя доверить. Самолет прилетел поздно вечером. Вовка был в НИИ, Марина открыла дверь своим ключом. Елизавета Ильинична безмятежно спала, не подозревая, какую засаду ей приготовили
Вовка пришел поздно и трезвый.
– Ну, где моська?
– Спит. Такая лапочка!
– Мать видела?
– Нет, она спала, когда мы приехали.
– И то хорошо. Позже узнает, дольше проживет.
– Кто? Щенок?
– Нет, мать.
Володя подошел к собаке, Патря подняла квадратную сонную мордочку и сладко зевнула.
– Красавица какая! Эх, Маринка, ну и дураки же мы с тобой! – улыбаясь, прошептал Вовка, боясь разбудить мать.
– Ничего не дураки!
– Ты хоть знаешь, до какого размера вымахает эта крошка?
– Да знаю, знаю, маманю ее видела, вот страшила!
– Ладно, спим. Утро вечера мудреней.
Утром Марина проснулась оттого, что услышала чей-то плач. Она лежала, прислушиваясь.
– Вов, слышь! – Маринка растолкала Вовчика, – по-моему, Елизавета Ильинична плачет. Сходи посмотри.
Вовка прошел на кухню. На табурете, сложив руки на коленях, скорбно сидела Елизавета Ильинична и тихонько плакала, вытирая глаза кончиком платка. Рядом, у ее ног, сидела веселая Патря и играла с ее тапочкой, выкусывая маленькие ниточки с материного добра.
– Сынок, это что?
– Это сенбернар, мамуль. Патрицией зовут.
– Она у нас будет жить? – так же смиренно, как и в тот день, когда сын привел в дом женщину, спросила мать. Жена, собака… Какая разница?
– Да, мам, будем жить вместе.
Патриция увидела молодого хозяина, радостно подбежала к нему, понюхала пальцы, присела по-девчачьи, и большая теплая лужа стала медленно растекаться по чистому полу.
– Пойду тряпку принесу, – Елизавета Ильинична встала с табурета, – надо тряпку ей отдельную приготовить, ссать-то много, поди, будет, мала еще.
Забота о Патриции немного отвлекала Марину от мыслей о ребенке. Что такое собака, поняли все и сразу. Дел хватало каждому. Гулять, конечно, приходилось Вовке с Мариной. Бабулька не справлялась на улице даже с четырехмесячной Патрей. Зато кормежка стала заботой Ильиничны. Ей это было в радость. К удивлению сына и Марины, мать очень привязалась к собаке. Она чесала ее, гладила, убирала за ней «ссачки», кормила с рук, приговаривая:
– Кушай, моя девочка, кушай, тёлочка. Я еще положу, не спеши.
Потом она вытирала ей морду от тягучей слюны и остатков похлебки. Собака отходила от миски, трясла головой размером с хороший арбуз, и вязкие тянучки слюны разлетались по мебели и стенам. Ильинична терпеливо вытирала их раз за разом, ничуть не ропща на судьбу и непутевых детей. Собака внесла живость и разнообразие в неясное сожительство Марины и Вовчика.
***
Тем временем Ольге становилось все хуже, ей не помогали ни таблетки, ни, тем более, советы, ни уговоры, ни забота о дочке. Лиля окончательно перебралась к бабушке Тамаре и деду Ване. Тамара Николаевна забрала внучку насовсем, когда девочка пошла в первый класс. Теперь еще Тамарочке добавилось хлопот с домашними заданиями. В силу своей профессии, привычная к незнайкам-первоклашкам, она методично-громко объясняла ленивой Лильке, куда тянуть крючок от какой загогулины.