Я летал для фюрера

Кноке Хайнц

— Тогда дай мне добить его, Хайнц!

Он открыл огонь. Правое крыло «спитфайра» откололось. Самолет стал падать, кружась, как осенний лист.

А летчик? Жив ли он? У меня комок подкатил к горлу. Он такой же парень, как я. Если он жив, то почему не прыгает с парашютом?

«Спитфайр» падает, объятый огнем, надает на заснеженное поле. Он разобьется, а вместе с ним и пилот.

Я закричал так, словно он мог меня услышать: «Прыгай, парень, прыгай!» Все-таки он тоже человек, тоже солдат, тоже летчик, с такой же любовью к небу и облакам, как и у меня. Интересно, есть ли у него жена,

может быть, такая же девчонка, как Лило?

«Прыгай, парень, прыгай!» Наконец от пылающего самолета отделился человек. Раскрылся белый парашют и стал медленно дрейфовать в сторону гор.

Моя радость неописуема. Это первая победа в воздушном бою. Я победил другого летчика, и он еще и остался жив.

Мы с Дитером разделили бутылку коньяка. Подняли тост за наших истребителей и еще один — за томми. Дитер доставил его на лыжах, после приземления в горах на «Физелер-Шторх». Это офицер Королевских военно-воздушных сил — высокий, худой парень. Хороший глоток конька привел его в чувство. Он рассмеялся вместе со всеми, когда я объяснил, что эта бутылка коньяка посвящена ему.

6 марта 1942 года

Утром неожиданно пришел приказ штаба военно-воздушных сил о нашем переводе назад, в Германию. Голова раскалывается, вечеринка прошлой ночью в офицерской столовой была очень буйной, вспомнил я.

В полдень звено истребителей-бомбардировщиков приземлилось на аэродроме. Они заменят нас.

Мы взяли курс на юг, небо безоблачно. Впереди летит двухмоторный «Мессершмитт-110», оснащенный автопилотом и радиокомпасом. Мы летим безостановочно в Осло (Форнебю). Горючего в наших баках едва хватит на такой перелет.

Еще раз я восхитился великолепием норвежских гор: покрытые снегом широкие склоны, ледники, изрезанные узкими лощинами, глубокими настолько, что солнце не всегда добиралось до их дна. Невысокие скалы выдавались в море, образуя изрезанные края.

Открытым строем мы летим вокруг ведущего «Мессершмитта-110». Мой двигатель работает ровно, монотонно, так что мне стоит больших усилий не заснуть. Никаких разговоров в эфире.

Мы летим над крутыми вершинами недалеко от Роро. Пейзаж восхитительный. Не так привлекательна мысль о вынужденной посадке на эту суровую местность или прыжок с парашютом в пропасть.

Кажется, мой измеритель горючего вышел из строя. Если верить ему, я расходую в три раза больше топлива, чем обычно. Конечно, это невозможно: я но опыту знаю, что мой двигатель очень экономичен.

Я сделал несколько фотоснимков. Думаю, Лило будет рада получить такие прекрасные снимки. Лило! Несколько недель назад она отправилась к своей тете в Тюбинген. Скоро у нас будет ребенок. Она пишет, что в августе. Я стал вспоминать, когда мы виделись в последний раз…

Но что это?! На измерителе горючего зажегся красный предупредительный огонек. Боже правый! Но этого не может быть! Мы в полете всего 30 минут.

Только сейчас я отчетливо почувствовал запах газа. Может быть?.. Проклятие! Только мне могло так повезти — совершить вынужденную посадку в этой ледяной пустыне!

Я вызвал но радио капитана Лозигкайта:

— Джамбо-второй Джамбо-первому, у меня утечка топлива, не осталось ничего. У меня пять минут на экстренную посадку.

Командир чертыхнулся

в ответ. Он ничем не может помочь, мы оба это знаем.

— Джамбо-второй совершает посадку.

Нужно спуститься пониже и присмотреть место для посадки, прежде чем двигатель заглохнет.

— Удачи! Мягкой посадки!

Пожелав мне удачи, товарищи продолжили полет. Они не могут задержаться, каждая минута на счету.

Горы внизу выше 2000 метров. Их склоны покрыты снегом, при внимательном осмотре я увидел множество расселин и огромных валунов. Здесь посадка невозможна — от меня и от самолета мокрого места не останется.

Сонливость совершенно пропала, я напряжен до предела. Впереди ледник, рядом с ним небольшое горное озеро. Оно замерзло и по- крыто льдом. По всей видимости, озеро глубокое. Выдержит ли лед? Впрочем, другого выхода у меня нет.

Я приготовился к посадке. Она должна быть мягкой, на самую вершину ледника. Снизить скорость, опустить закрылки. Пропеллер замер. Земля несется навстречу. Шасси не выпускать. Теперь спокойно — посадка мягкая, как на масло. Взметнулась снежная пыль. 100 метров я скользил но скрипучему снегу. Наконец мой самолет остановился. Откинув люк, я спрыгнул на крыло, достал вещмешок и меховую куртку. Кажется, лед скрипит под тяжестью самолета. Он трещит и хрустит. Выдержит ли?

Я побежал к ближайшим скалам и с облегчением почувствовал твердую землю под ногами. От пережитых волнений мои колени дрожат. Немало летчиков, совершавших вынужденную посадку в таких местах, поплатились жизнью. Сейчас около 15.00. Через час мои товарищи совершат посадку в Осло и вызовут помощь. Они видели, где я приземлился. Но в любом случае этот день я буду вынужден провести здесь. К западу от места моей посадки я заметил ущелье. Прошел несколько сотен метров в западном направлении. С вершины холма я могу осмотреть равнину. На другой стороне, на 600 метров ниже, я заметил дорогу. Крутые обрывы неприступны для меня. Кроме того, вокруг, насколько я могу различить, нет никаких признаков человеческой жизни.

Мой самолет ровно стоит на льду. Думаю, лед достаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть. Я проведу ночь в кабине Начинаю чувствовать голод. В карманах у меня шоколад и несколько сигарет. С этим я могу продержаться до утра. Хорошо, что перед отлетом успел взять с собой еще и мою меховую куртку. Она очень мне пригодилась, поскольку становится все холоднее.

С наступлением темноты я вытащил парашют и завернулся в него. Стало теплее. Затем я заполз в кабину и закрыл люк. Я смотрел, как снег кружится в небе, пока не заснул в кресле.

7 марта 1942 года

Ночью я несколько раз просыпался, одеревенев от неудобной позы, выходил и совершал пробежки около самолета. Ближе к полуночи снег повалил стеной. К утру были видны только хвост и лопасть пропеллера моего «мессершмитта».

Снег теперь падает довольно вяло. Я вижу не больше чем на 100 метров вокруг. С воздуха мне помочь не смогут, это ясно. Собираются ли они вообще меня искать?

Не имеет никакого смысла идти пешком, поскольку я быстро потеряю всякую ориентацию в этой буре. Время 8.00. Я съел плитку шоколада и пожевал одну сигарету, пожевал, потому что у меня нет огня. Это притупило голод.