Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива
Шрифт:
Он с ходу определил, какая это находка для школы. Наталья Андреевна организовала хореографический кружок, который стал лицом школы, завоевывая первые призы на смотрах художественной самодеятельности Казани. Самой яркой звездой коллектива стала Эля Смирнова. Она вспоминает:
Моя школа резко изменилась, когда к нам пришла Наталья Андреевна. Я помню, был просмотр в хореографический кружок, и с первых же движений Наталья Андреевна обратила на меня внимание. Я даже не представляла себе, что у меня есть способности.
Хореографический кружок репетировал номера на музыку Шопена и Чайковского, Асафьева и Глиэра, Рахманинова и Бородина, Брамса и Грига.
Снова Эля:
Я помню, как наш директор Михаил Борисович старался поддержать
После войны Эля поступила в Ленинградское хореографическое училище в класс Агриппины Вагановой – редчайший случай приема в ведущее училище в “преклонном”, пятнадцатилетнем, возрасте. Потом Эля в течение двадцати трех лет была солисткой Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова. Позже она осталась работать в театре в качестве педагога-репетитора.
Были при школе также драматический кружок и хор, часто выступавшие в поселке, городе, госпиталях. А ведь еще регулярно выходили стенные газеты-“молнии”, работал радиокружок, тир, спортивные и военные секции.
Из воспоминаний Геши Брусенцова:
Это был школьный актив, буйный, самодеятельный, очень незаметно направляемый нашим директором и учителями. В нем вечно кипели идеи и страсти, велись бурные дискуссии, готовились вечера, карнавалы, спектакли, концерты, школьная стенгазета. В стенах школы всегда было тепло и светло, захватывающе интересно. Все, что делалось, делалось по “большому счету”. Если пьеса, то это не дешевенькие скетчи, а “Свои люди – сочтемся” Островского, “Русские люди” Симонова, сцены из “Бахчисарайского фонтана”, “Бориса Годунова” Пушкина, “Горе от ума” Грибоедова…
Сколько талантов было в нашей чудесной школе!
Какой проникновенный голос был у Эди Строгановой, он буквально завораживал всех слушателей, а на городском смотре эта прелестная девочка завоевала первое место. Сколько было радости и счастья, когда наша школа получила переходящее знамя ГорОНО, отобрав его у 86-й, прославленной ранее, школы. Так это знамя и осталось навсегда в 101-й школе!
Из отчетов:
В июне 43 г. в школе было 793 ученика, в 2 раза больше, чем в 40/41 учебном году. При этом кружковой работой были охвачены 486 человек (2/3 всех учащихся).
На танковую колонну в школе в 43 г. было собрано около 5000 руб., отправлено в действующую армию 5500 писем, 500 теплых вещей, большое количество кисетов, мыла, носовых платков. Для медицинских учреждений собрано около 300 кг лекарственных растений (полынь, пастушья сумка, хвощ и пр.). Большая помощь оказывалась госпиталям, детям Сталинграда и других освобожденных районов. Всем этим ученики были вовлечены в общие дела страны, воспитывались в любви и сердечности друг к другу.
Немецкие самолеты могли долетать до Казани, в которой было сосредоточено много оборонных предприятий. 25 июня 1943 года отец пишет приказ по школе:
В соответствии с решением Исполкома Казанского городского Совета депутатов трудящихся от 18 июня с. г. и указаниями штаба МПВО поселка завода 237 приказываю:
1. Ввести строжайший светомаскировочный режим.
2. Создать группу самозащиты в составе нескольких звеньев (перечисление).
3. Всем бойцам и командирам вменяется в обязанность по сигналу воздушной тревоги являться на объект (здание школы) в течение 10 мин. (не более) с момента подачи сигнала.
Не являющиеся вовремя будут переводиться на казарменный режим.
Все распоряжения и указания начальника группы и командиров звеньев подлежат немедленному и беспрекословному исполнению.
Взрослеющих школьников, учителей призывали на фронт. Через сорок лет Леня Портер вспоминает:
Помню, какими притихшими мы были, когда на свой последний урок пришел наш учитель литературы Петр Иванович. Он ходил между рядами, рассказывал что-то, кажется, о Тургеневе, а мы смотрели на него и думали: ему завтра на фронт, вернется ли он живым? Не вернулся…
Первыми были призваны Слава Пьявкин, Виктор Богданов, Борис Голубчик. Остался в живых только Борис.
Гибель учеников была горем и потрясением для школы. Забегая вперед, надо сказать, что по инициативе отца пионерская дружина его будущей московской школы № 437 носила имя Славы Пьявкина (он был москвич).
В 1943 году вышло постановление о раздельном обучении мальчиков и девочек. К началу 1943/44 учебного года отец некоторое время был директором четырех учебных заведений: 101-й мужской, 84-й женской, начальной татарской и школы рабочей молодежи.
Спустя сорок лет он пишет:
То была очень счастливая пора в моей жизни! Случайно став директором школы в Дербышках, я потом уже отнюдь “не случайно” (!) оказался на целых тридцать четыре года директором столичной 437-й школы. И если моя московская школа привнесла нечто свежее и интересное на ниву народного просвещения послевоенной поры – истоки этих находок берут начало в нашей 101-й, дербышенской.
Спустя четыре десятилетия бывшие ученики говорили в один голос: “Это была счастливая пора в очень трагическое время. Спасибо учителям и директору…” В таких обстоятельствах слова “счастливая пора” и “счастливая школа” дорогого стоят.
Дедушки и бабушки
От маминой мамы из Сталино в Казань пришла открытка:
Родимые дети! Асенька, недавно вам писала. Сегодня пишу, что Толя уехал на фронт, обещал тебе по возможности писать. Мы спокойны – и гордимся, что сын обещал крепко оберегать интересы родины. Будьте здоровы. Хотелось нам, старикам, быть около вас – да, видно, не удастся – поклон Мише, Юрочке, Володе, Аде.
Бабушка погибла то ли в самом городе, то ли при эвакуации. Дедушка при эвакуации отстал и оказался один.
Дорогие дети!
Хотя я недавно писал вам письмо, не уверен, получили ли его. Точный адрес я утерял и пишу на старую вашу квартиру.
Я нахожусь недалеко от Ташкента, один, где наши все – не знаю. Положение нехорошее, я один, оторван от всех, старик, к этому больной. Все очень дорого и трудно достать. Хотя я нахожусь при колхозе, но работать не могу. Поэтому, дорогая Ася, буду ждать разрешения высокой инстанции, чтобы дали возможность забрать старика к тебе. Жизнь у меня осталась короткая, и хочу умереть возле Вас.
Я валялся шесть недель в товарном вагоне, конечно, не один, но всю дорогу был больной, и не было кому подать каплю воды.
Кому нужен такой старик, как я. Не евши всю дорогу, я не думал, что доеду до места назначения, а поэтому спасение зависит только от вас. Больше писать нечего, кроме мысли, что человек может быть заброшен один и оторван от своих. Пиши, деточка, как ваша жизнь, где Миша находится, как дети.
Через четыре месяца он воссоединился с частью семьи в Средней Азии и писал маме (в русском он делал массу исправленных здесь ошибок):
Дорогие дети! Письмо и деньги получил, очень Вам благодарен. Ася, радость, которую ты мне прислала с письмом, так трудно описывать, я от радости плакал, что имею с кем-нибудь поделиться, ты же у меня одна осталась, больше никого.
Я не знаю, у кого город Сталино – у нас или врага. Если он у нас, то тогда бы я рискнул поехать на родину.
Когда я жил у себя дома, так я не думал, что мне придется жить на средства детей. Было все свое, хватало на жизнь, а теперь подумать страшно, что стало с нами – все в прах. Все это проклятая война.
Пиши, детка, как вы живете и как здоровье Ваше. Хватает ли Вам на жизнь. Пиши обо всем. Как здоровье Миши, также и детишек. Юра, наверное, большой мальчик. Как он учится и как Володик – нервы не дают покоя при воспоминании.
Твой отец, который желает Вам жизни и здоровья, целую крепко, привет Мише и внукам.