Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива
Шрифт:
Это была та самая “элита”, к которой молодой Миша относился с большим недоверием и просил, а иногда и требовал, чтобы мама порвала с ними. И вот через много лет стали известны страшные судьбы этих людей, абсурдность всех обвинений против них.
Володя вспоминает такой разговор с Анной Лазаревной:
…В партию эту, тем более теперешнюю, не вступай, но запомни: СССР сам ничему не научился, да, по-видимому, и никогда не научится… Такая страна. Такой народ. Но – и это самое главное – мы научили весь остальной мир, как не надо жить! Мир понял, что надо бороться, – и это получается. Бороться не за социалистическое государство, а за социальную систему!..
Отец
На Донском кладбище Москвы, на участке первых захоронений жертв сталинского террора, есть табличка:
Утраты
1958 и 1959 годы были временем тяжелых потерь. Вот последняя открытка от маминого отца из Киева:
Дорогая Ася!
Спасибо за утешение, а также за перевод; после твоего письма мне стало легче. Как Юрик? Как Миша с Володей? Ася, береги твое здоровье. Привет всем Вам. Отец и дедушка.
В феврале 1958 года дедушки не стало. До последнего мгновения его жизни рядом была его внучка Зина.
Бабушка, мать отца, никогда здоровьем не отличалась, хотя после переезда в Москву первое время она чувствовала себя неплохо.
Вот ее чудесное, полное ностальгии письмо отцу, находившемуся в это время в Севастополе:
Мося, родной!
Получили твое письмецо и, признаться, очень обрадовались.
Привет-привет тебе в Севастополе, дорогой!
Вся жизнь проходит перед глазами. Шагаем вместе с тобой. Вспоминаем молодость. Ваше детство. Вашу юность. Читать будешь, верно, письма, сидя в кресле у Моря. Чудесное море, то синее, то серебряное, то покрытое барашками (у которых все искали головки, ведь у игрушечного барашка головка была), то жемчужные волны, обдающие вас на пляже. Такое чарующее. От души рада за тебя, сыну. Сидя в кресле, вспомнишь, как все рядом сидели.
Узнаешь ли ты места, где стояли дома, в которых мы жили? Ленина, 20, напротив Минной башни, где вы совсем малыши сидели на коленях подпольщиков у накрытого к чаю столу (конспирация совещания). Это ты, наверное, помнишь.
Дом на Ленина, 95, откуда вы впервые пошли в школу. И бабушку, и дедушку, куда так охотно бегали на Советском, и школы и т. д.
Письмо небрежно написано, слишком много воспоминаний. Крепко обнимаем тебя и целуем.
Проводи весело время, радуйся, что мог посетить дорогие сердцу места.
Но вскоре бабушку настигает рак легких. 11 октября 1958 года отец был у нее в больнице. Вот что он записал тогда из слов бабушки:
“Может быть, меня надо поставить и сказать, чтобы я шла”.
“И тогда или я встрепенусь и пойду, или умру”.
“И это будет хорошо…”
“Вы не должны этого бояться. Это будет покой”.
“Джек Лондон ползал по снегу, а я?..”
“Я сама не знаю, что мне нужно”.
“Самое главное – надо заставить меня побороть это безразличие к жизни”.
“Мне все безразлично”.
“Мне надо просто встать и встряхнуться. Но я сама не могу. А вы не хотите мне помочь”.
“Мне надо ходить самой”.
Двадцать
Чтобы никто не плакал и заботились о моей сестре, и не оставляли мужа, и пусть он не расстраивается, видеть хочу всех, но не расстраивать.
Ада чтобы не плакала. Мося пусть бережется. Муля мучился две последние ночи.
А. Л. много наговорила глупостей. Внуки пусть будут счастливы.
Чтобы никуда не возили, а прямо отсюда.
Двадцать восьмого октября она умерла.
Дедушка после ее смерти жил у нас в школьной квартире. Прошло полгода…
Двадцать девятого марта 1959 года был прекрасный солнечный весенний день. Шли какие-то выборы, в школе был избирательный участок, и отец работал на нем.
Около 11 часов утра дедушка схватился за сердце, сказал, что больно, и прилег. Юра и Володя вызвали отца с избирательного участка и позвонили в “скорую помощь”. С дедушкой в больницу поехал отец. Смерть наступила прямо в машине – обширный инфаркт.
Короткие разлуки
В семейном архиве сохранились письма отца и мамы конца 50-х, когда они часто бывали на лечении в санаториях. Вот мама пишет из Литвы отцу, который лечится под Москвой:
Мишуня! Ни от кого ничего нет! Я одинокая, покинутая на берегу Балтийского моря женщина. Мне грустно. Мне грустно вдвойне от мысли, что ты дурак. Ты любишь море, но сидишь на мели в Сходне. Оно есть в Паланге.
Ты не любишь жару. Изнываешь от нее в Сходне. В Паланге не жарко.
Ты ненавидишь комаров и мух. Они жрут тебя в Сходне. Их нет в Паланге.
Ты любишь гулять. Любишь красивую природу. Но ты шляешься по спецсанаторному парку. Как здесь красиво! Блекло-зеленое море, белый песок и дюны, и лес, и мол! Новые люди и нравы. Много красивых, загорелых женщин, а не спецсанаторные мужчины. И скучающая жена. А кругом счастливые семьи, но это не для меня.
Привет.
От отца маме:
Атенька, отдыхай изо всех сил.
Я тебя крепко целую (и симпатичных загорелых женщин, которых там, по твоим словам, так много).
Лечусь, читаю, брожу, ни о чем не думаю. Сейчас сижу после завтрака на скамеечке. Сегодня утром на столике, где стоят банки для анализов, обнаружил на них (банках) такие надписи: “Моча тов. …”, “Моча тов. …”. Видал, как уважительно!
От мамы из Паланги:
Здесь очень хорошо. Публика отдыхает здесь разная – много литовских евреев с большими шумными семьями. Говорят только по-еврейски, поют красивые песни и селятся вместе на определенных улицах, даже на пляже занимают место для всех “идышков”. Многие из них чудом спаслись из гетто, Освенцима и т. д.
А это от мамы из Москвы:
Куда: Гагры, Абхазская АССР, санаторий “Нефтяник”, корпус 2, Ценциперу М. Б.
Дорогой наш плавающий и загорающий муж, отец, сын (и дух святой!) …
…Мой дорогой, мой милый Носач!
Завтра день твоего рождения. По привычке убрались, наварили всего, но тебя нет, ты далеко, ты с другими. А к тому же на улице так мерзко!
В общем, поздравляю тебя горячо и желаю всех благ. Но мне немного грустно. Хотя ты в последнее время (после моего приезда) такой был усталый, такой неласковый, что скучать, собственно говоря, не о чем и не о ком.
Желаю тебе здоровья, бодрости, успехов и всего прочего.