Я люблю Капри

Джонс Белинда

— А теперь ты встречаешься с ним у этой местной достопримечательности?

— Да. — Я вздыхаю. — Мне кажется, будто это наше первое свидание.

Молчание.

— Клео? Ты здесь? — Я смотрю на экранчик телефона, чтобы проверить, не разъединили ли нас.

— Да, да. Просто…

— Я чепуху мелю? Правда?

— О боже!

— Что?

— Это пришла та скандалистка, которая вечно требует, чтобы ей кого-нибудь удалили с фотографии, — шипит Клео.

— Ладно, иди тогда. Удачи!

Я кладу трубку с чувством небольшого стыда. На данный момент все прелести жизни приходятся

на мою долю. Хорошо еще, что Клео из тех редких людей, которые искренно радуются, если с тобой случается что-то хорошее. Не то чтобы за последние два года я утомила ее приливами неуемной радости, но кто знает, что мне придется ей рассказать ближе к вечеру…

Окаймленные высокими стенами улочки заканчиваются пыльными лимонными рощами, а потом, свернув за угол, я оказываюсь перед островком амазонских джунглей, которые кто-то перенес в эту небольшую долину. Я вглядываюсь в яркую, плотную зелень. Указатель утверждает, что ступени справа от меня ведут к морю и к Гротто Матерманиа. Группа американских туристов пришла в уныние перед этим спуском — они смотрят, как на верхних ступеньках один за другим, раскрасневшиеся и измученные, появляются те, кому удалось одолеть подъем.

— А оно того стоит? — спрашивает одна из туристок.

Гид-итальянец пытается расшевелить американцев сообщением, что именно в этом гроте некогда происходили знаменитые античные оргии.

— Эти люди, может быть, устали не только от того, что им пришлось подниматься по ступенькам! — шутит он.

Какой-то жизнерадостный техасец говорит гиду:

— Знаете, из всех наших гидов вы лучше всего говорите по-английски.

— Вы тоже неплохо говорите по-английски, — не упускает случая съязвить гид.

Я оставляю их и иду дальше, прохожу между столиками ресторана под открытым небом с неаппетитным названием «Ла Гроттелле» [65] и выхожу на дорожку, ведущую к Арко Натур ал е. Каждая из этих ступеней, поросших горчичного цвета лишайником, приближает меня к зеленой скамье. Я вся в предвкушении, я делаю глубокий вдох: воздух пахнет высохшими на солнце сосновыми иглами и затхлой пылью пополам со жвачкой и духами проходящих мимо туристов. Их несмолкающие крики перекрывают только голоса птиц, которые пищат, как резиновые игрушки-пищалки, и тут и там скачут с ветки на ветку. У моих ног по горячему цементу прошмыгнула ящерка — скользнула, остановилась, снова метнулась, как живая азбука Морзе. Я слежу за ней взглядом. Ящерка скрывается за кромкой смотровой площадки, а я поражена тем, какая красота открывается моим глазам: изъеденная водой и ветрами арка в форме буквы «А» гордо противостоит бесконечной синеве. Я снимаю солнечные очки, чтобы убедиться, что я действительно здесь.

65

«Пещерка» (um.).

— Не могли бы вы?.. — Три девочки просят меня, их сфотографировать. Они англичанки, сестры, все зачарованы красотой панорамы.

— Нужно обязательно привести сюда Джеймса, — объявляет Первая Сестра. — Если я сумею притащить его сюда, то выйду за него замуж —

такая примета. Это необыкновенное место.

Она права. Необыкновенное.

— Я так хочу, чтобы Он был здесь со мной, — мечтательно говорит Вторая Сестра.

— Кто — Он? — растерянно спрашивает Третья Сестра.

— Он — тот, что в моих мечтах, — вздыхает Вторая.

Я улыбаюсь. Я знаю, что это значит. Более того — мой Он скоро придет сюда. О боже! Держите меня! Я-то думала, что в моих мечтах уже не появится никакой Он.

Я перехожу к другой смотровой площадке, с благоговением приближаясь к зеленой скамейке. Но меня ждет разочарование — здесь уже, закрыв глаза, греются на солнце трое увешанных фотоаппаратами туристов, так что мне места на скамейке не осталось. Яоблокачиваюсь на ограду и смотрю вниз, туда, где скалы встречаются с морем, любуюсь на пустую белую лодку, которая покачивается на бирюзовых волнах. Я наклоняю руку, чтобы циферблат часов не отсвечивал на солнце. С минуты на минуту…

Оборачиваясь к ступеням, я стараюсь высмотреть в гуще листьев Люка или хотя бы его одежду. Но вижу только калифорнийские сандалии, дополненные (непостижимо!) темно-синими носками, пару лакированных туфель цвета бронзы, плетеную соломенную сумку и чьи-то ноги с чрезвычайно варикозными венами. Потом я вижу завязанные вокруг пояса джемпера, рюкзаки, бейсболки и карты путеводителей. Потом я вижу след самолета в голубом-голубом небе. Потом…

— Ты влюбилась? — спрашивает меня Люка. Какое-то мгновение я не знаю, где верх, где низ.

— Мне кажется, все должны влюбляться в это удивительное место, — тихо говорит он.

— Пожалуй… — соглашаюсь я. Интересно, он тоже слышит, как оглушительно колотится мое сердце?

— Ты хотела бы жить в Италии? — Люка радостно улыбается.

— Я просто хочу жить! — неожиданно говорю я. Что же все-таки происходит? Как будто вместо обычных феромонов от Люка исходит аромат эликсира правды, и та часть меня, которая столько лет была вынуждена молчать, получила наконец возможность говорить.

— Сейчас ты не живешь?

— Я потратила много времени впустую, — грустно признаюсь я.

— Может, ты просто хранила энергию до сегодняшнего дня? — оптимистично предполагает Люка. — Может быть, новая жизнь начинается сегодня?

А что, если он прав? Что, если мне дарована вторая попытка? По спине у меня бегут мурашки.

— Я так долго чувствовала себя уставшей, — говорю я.

— От чувства усталости устаешь, — улыбается Люка. — Иногда спишь часов двенадцать и все равно не чувствуешь себя, ну, бойким.

Я смеюсь над тем, какое слово он подобрал.

— К чему ты это говоришь?

— Я думаю, у тебя должно быть что-то, ради чего стоит просыпаться.

— А у тебя это есть? — спрашиваю я.

— Да. У меня есть две такие вещи. Первая — это магазин…

«Который мама хочет у тебя забрать», — виновато думаю я, замечая у него в руках бухгалтерские книги.

— А вторая…

— Вторую увидишь в обед… — ухмыляется Люка.

Секунду я молча его рассматриваю.

— Это равиоли, да? — любопытствую я. — Говорят, на Капри — самые лучшие в мире равиоли.