Я люблю Капри
Шрифт:
Я набираю в легкие побольше воздуха и решительно шагаю вперед, но уже через несколько секунд мне кажется, что я бреду по колено в патоке Каждое движение требует неимоверных усилий
— Плетешься, как старуха! — дразнится Люка.
— Если бы! — смеюсь я. — Старушки в этих местах скачут по холмам, как горные козочки.
— Это верно, — признает Люка.
— У меня такое чувство, что если я выпрямлюсь, то просто упаду назад, — объясняю я, почему иду сгорбившись.
— Я тебе помогу, — говорит Люка и пристраивается сзади. Он упирается обеими ладонями мне
Я делаю шаг. Потом еще и еще. Вся тяжесть моего тела теперь приходится на Люка, так что мне остается только перебирать ногами. У меня за спиной — моторчик! Через несколько минут я проверяю, что будет, если я обопрусь ему на руки. Он покряхтывает от напряжения. Я иду уже почти горизонтально, и тогда Люка отпускает меня на мгновение, а потом подхватывает на руки. Заливисто хохоча, мы падаем на мостовую.
Когда мы успокаиваемся, до нас долетают тихие фортепианные аккорды.
— Вагнер, — узнает Люка.
— Concerto! — вспоминаю я и смотрю на часы. Десять вечера! Концерт начался час назад — мы еще можем захватить хвостик. Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги и тащу за собой Люка. — Пойдем!
Мы спешим вверх по склону, поворачиваем за угол и, отдышавшись, на цыпочках входим во внутренний дворик. Лица зрителей повернуты к пианисту, их внимание полностью поглощено музыкой, так что мы прокрадываемся незамеченными.
— Не уверена, что смогу стоять прямо! — шепчу я, заметив, что все места заняты.
— Мы прислонимся к стене… — говорит Люка и берет меня за руку.
В течение всего ужина я чувствовала настойчивую необходимость дотронуться до него — он лишь слегка касался моей руки, когда тянулся за уксусом, а я уже наслаждалась этим ощущением. Сейчас я могу отыграться — стена неровная и грязная, поэтому Люка опирается о нее спиной, а меня подводит так, чтобы я прислонилась спиной к его груди. Я вспоминаю, как лежала у него на груди в Лазурном Гроте, только тогда я робела и все старалась воспарить над ним. На этот раз я расслабляюсь и откидываюсь на него полностью, наслаждаясь тем, как мне спокойно и легко оттого, что он меня обнимает. Теперь уже он мой ремень безопасности.
Музыка прекрасна. Я вслушиваюсь, и мое тело растворяется, остается только сердце, которое без опоры бьется в пространстве. Прелести этим звукам добавляет то обстоятельство, что часть своего «Парсифаля» Вагнер написал здесь, в Равелло. Когда мелодия становится грустной, я чувствую в сердце неимоверную тяжесть. Рука сама прижимается к груди, а в глазах вскипают слезы.
Я и забыла, как прекрасна может быть музыка. Не тебе выбирать, какие чувства она в тебе вызывает: когда она овладевает тобой — ты уже бессилен ей противостоять. От некоторых песен внутри все сжимается и переворачивается, они вызывают почти удушливое головокружение. «Молитва» в исполнении «Take That» всегда на меня так действует. И «Я — как птица» Нелли Фуртаго. Но самая убийственная — «Создатель звезд» от «Kids from the Fame». Честное слово! Если бы «Backstreet Boys» ее перепели, она бы меня просто прикончила.
У Клео более продвинутые музыкальные вкусы. У нее сносит крышу от «Желтого» —
— Что это было? — Люка наклоняется ко мне — его лицо совсем рядом.
Я смотрю на него непонимающе.
— Ты что-то говорила про звезды. Я закрываю рот рукой.
— Скажи же, что я не пела! — умоляю я. Он улыбается.
Позор! Мы на классическом концерте, а я напеваю шлягер.
Люка ерошит мне волосы и кладет подбородок на плечо.
— Тебе не холодно? — спрашивает он.
— Нет. — Я устраиваюсь поуютнее в его довольно-таки горячих объятиях.
С ним так уютно. Так спокойно. Я замечаю, как сильно нас тянет друг к другу, только когда концерт заканчивается и зрители выходят на улицу. Перспектива идти в отель, в нашу общую комнату, выплывает теперь на передний план.
Мы медлим, смотрим на звезды, любуемся, наконец Люка подает голос.
— Ты устала? — спрашивает он. Я хмурюсь в нерешительности.
— Хочешь в постель?
Я приподнимаю одну бровь. Два совершенно разных вопроса — думаю, вы со мной согласитесь.
Администратор Вилла Чимброне ведет нас в укромное пристанище, которое на сегодня станет нашим гнездышком.
— Добро пожаловать. — Администратор улыбается и ставит зажженную свечу на изящный столик, втиснутый между двумя кроватями.
Я провожу рукой по резному изголовью одной из кроватей, потом поднимаю глаза на расписанный неярким узором потолок.
— Тебе какая кровать нравится? — спрашивает Люка.
Та, в которой ты.
— Мне все равно, — отвечаю я.
Люка пожимает плечами, садится на ближайшую к нему и начинает расстегивать рубашку. Как бы мне ни хотелось остаться (лучше всего — с видеокамерой), мне становится неловко, и я ковыляю на балкон. Внизу под нами — галерея, где мы прятались от дождя. Вверху…
— Люка! — ахаю я. — Смотри, какая луна!
Он появляется в дверях в одних черных брюках.
Его многочисленные татуировки приглушены ночным светом. Прежде эти рисунки отвлекали меня, но теперь, в полумраке, я могу по достоинству оценить красоту его тела. От одного взгляда меня охватывает дрожь.
— Замерзла? — спрашивает Люка.
Я не успеваю ответить, как он уже нырнул в комнату и появился обратно, размахивая покрывалом, словно матадор плащом. Люка закутывает меня, и наши руки встречаются, когда он соединяет утлы ткани у меня под подбородком. Он не сразу отпускает мои пальцы. У меня не хватает смелости выдерживать его взгляд более секунды — траппа сделала весь мир размытым, но при этом Люка всегда в фокусе.
— Что значат эти две соединенные ладони? — Я притворяюсь, что разглядываю его татуировки, а не рельеф его широкой груди.
— Это молитва за моего дорогого друга Коррада — он умер слишком рано. Тогда я пообещал себе больше не драться.
Люка заглядывает за плечо — на свою правую лопатку.
— Цветочная гирлянда — для матери, она выбирала этот рисунок. — Он подмигивает.
— Красиво, — говорю я.
«Ты красив», — думаю я.
— А какая была самая первая? — спрашиваю я, стараясь сдержать в голосе дрожь.