Я люблю тебя как врага
Шрифт:
В меню – «суп с хвостом». Как это? Ошибка? Хвост? Чей? Я не буду это есть!
Очень нравилась мальчикам и в этот раз девочки в подавляющем большинстве меня не любили и навязывали вражду. Весна, родители подарили мне новый халатик, голубой, весь в розовых маленьких шляпках!
– Лина, к тебе пришли, спустись вниз.
Мальчики из нашего класса, трое, принесли мне тюльпаны! О чём мы говорили, не помню, я всё радостно переживала, что в новом халатике.
Опять же в двенадцать лет мне в голову попала Москва, вернее – университет. И я стала молиться. Всем своим существом я потянулась туда, как к торжеству справедливости, интеллекта, красоты и счастья. Все мечты сквозь призму «Москва». На тетрадях, линейках, резинках, везде написано «Москва». Говорят, что я
В десятом классе по расписанию так выходило, что в кабинете ботаники, зоологии и анатомии проходила политинформация, которую проводил Никита. Наша семья уже переехала в новую квартиру, на центральный проспект, приходилось ездить далеко, на автобусе, часто опаздывала.
Когда я заходила в кабинет, Никита уже стоял у доски. И краснел с моим появлением. А я всегда спокойно знала, что он меня любит. Как же иначе.
Ещё в шестом классе с изумлением я извлекала из одежды записки: «Пройдёт много лет, и неизвестный художник напишет картину, как девочка достаёт из кармана записку: «Лина, я тебя люблю!». Эти неожиданные интимные находки, и их содержание обжигали меня неведомым многообещающим.
Может быть, я бы даже за него и замуж вышла. Но он написал мне в университет жуткое письмо. Я обиделась, и не ответила. И даже, когда пришло второе: «Прости, приходи ко мне в контору, я буду ждать», он тоже учился в Москве, в пограничном училище, промолчала. Но, приезжая домой на каникулы, ловила себя на том, что думаю: «Жаль, я теперь не смогу случайно встретить Никиту». Его родители переехали на Украину.
Интуитивно обнаружив источник высокого человеческого духа в спорте, начинаю болеть за сборную СССР по хоккею, вырезая из газет статьи и фото о команде. Борис Михайлов – мой герой, всё про него знаю и восхищаюсь. Олимпиаду в Лейк-Плэсиде я смотрела, заболев ангиной, в квартире холодно, под балконной дверью намело сугроб, украшенная к Новому году сосна чувствует себя почти как в лесу, я ору «Гол»! Папа, охваченный патологической ревностью, говорит по телефону уехавшей в санаторий с учениками и Юлей маме максимально оскорбительные слова. Привыкнуть к угрозам "отрубить, или оторвать, или отрезать" маме голову невозможно, даже если позже тебя убеждают, что это шутка, и папа трезвый совсем другой. Навсегда в мозгу мелькающая красная лампочка. Мама родилась в день памяти святой Екатерины, значит, это её покровительница. Умной, красивой, недосягаемо высокой по духу святой мученице Екатерине отсекли голову, и бесы через алкоголизм набрасываются на людей, любимых и охраняемых святой Екатериной. Боремся. Контраст переживаний вызывает высокую температуру. Измученная засыпаю. Под утро обнаруживаю, что на полу, рядом с диваном, прямо в эпицентре балконного сквозняка, устроил постель папа.
– Доча, ты как? – От жалости можно умереть.
Записанные на подкорку в качестве образца любви, папина неистовая любовь и постоянная ревность к маме, мамино согласие терпеть всю жизнь его издевательство пьянством, неразгаданными мозговыми витиеватыми путями сформируют мои представления о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, исказив норму, указав ложное направление, запутав, и лишат здоровой женской свободы, повредив самосознание, ключ к расшифровке, и выход я не успею найти.
В пятом классе я влюбилась в Саню Григорьева из «Двух капитанов» В. Каверина, книгу нигде нельзя купить, я стала переписывать её от руки, но быстро это дело свернула.
Больше всего тряслась из-за собаки Баскервилей. Случился пионерский лагерь "Лесная Поляна", смотрю сейчас на фотку и завидую этой лагерной худобе. Вот где высокая духовность просматривалась. А нас там просто не кормили, и животные, коровы и свиньи, купались в одном водоёме с нами. Постоянно ходили слухи, что рядом из тюрьмы кто-то сбежал. На мою ногу вылили кипяток на чаепитии у костра, чьи-то родители и меня заодно подкармливали, я – в нейлоновых носках, боль сильнейшая, что позволило мне на основе искренней истерики добиться того, чтобы меня эти же люди и увезли из сомнительного лагеря. А, про Баскервилей. Одна девочка оказалась умнее, что мне не
Сопереживала героям книг буквально, все роли через себя пропускала. Рыдала над Оводом, потом много лет спустя, встретив на Комсомольском проспекте исполнителя главной роли в русском фильме Харитонова, я всячески ему улыбалась, даже чуть не пошла вслед за ним, как будто это он – Овод. Душераздирающее «Падре, падре, я этого не вынесу!» (15).
Ночь ушла на прочтение «Фараона», поскольку предыдущая ночь отдана «Всаднику без головы», нервных сил уже не хватало. Под утро, измученная страхами Египта, я начала бродить по квартире в поисках утешения. Дома мирно спал один папа. Встала над ним в белой простыни, и замешкалась: будить или не будить? Прилечь на мамину половину? Пока я, дрожа, принимала решение, папа проснулся, испугался, сказал мне пару ласковых матов, и я успокоилась.
В школьные годы прекрасные состоялся и мой первый страшненький суд. Возможно, сильнейшая социальная фобия начала развиваться с этого. Химию вела Римма. Я пропустила урок, на котором объясняли такую ключевую тему, как валентность. Но на следующем уроке меня вызвали к доске. Было стыдно, я ничего не знала. Не разобралась до запоминания.
Громко:
– Садись, два. – Ой, наверное, я что-то ответила, потому что меня выгнали из класса, приказав дождаться после уроков женского собрания. Надо спрятаться, это туалет, он до сих пор снится. С наводящими ужас грязными унитазами. Римма мстила мне за дочь, будучи в классе неформальным лидером, я с ней не дружила. Собрание длилось больше двух часов. Я стояла у доски. Учитель сидел за столом. Президиумом. Римма не своим голосом с правильно расставленными акцентами вводила в транс всех девочек, активно используя свой женский сильный ум и дар слова. Суть её обвинений заключалась в том, что я возомнила из себя звезду и всех унижаю и угнетаю, третирую, буквально жить не даю. По очереди поднимала каждую девочку, и те, все до одной, рыдая, осознав всю степень своей мною униженности, говорили обо мне плохое. Я себя не помнила, очень боялась. Она орала:
– Ты будешь директором крупного завода!
А девочки ненавидели меня. И подтверждали, что я им жить не даю. Мне было их жаль, наверное, я им почти поверила. Шла домой по набережной и первый раз в жизни подумала о самоубийстве, покосившись на прорубь. На следующий день я пришла в кабинет к директору школы и попросила её отдать мне документы. Категорически.
Плохо помню эту четверть в чужой школе. Очень низкий уровень преподавания, а мне нужно готовиться к поступлению в университет. Девочки уже из этой школы, которые звонили мне:
– Ты, сука! Оставь в покое Серёжку! – А я всего-то навсего решила демократично со всеми общаться и сходила на пару вечеринок.
Через некоторое время стали звонить девочки из моей школы, просить прощения и говорить, что сами не понимают, что с ними было, что без меня в классе пусто.
Я вернулась.
Однако, девятый и десятый классы стали очень сильным стрессом. Основной народ быстро ко мне подтянулся. Чего нельзя сказать о «соперницах». Эти же теперь чувствовали себя окрылёнными, использовали любой повод, чтобы на мне самоутвердиться, и сказали моей и их близкой подруге: «или мы, или она».
Жанна выбрала меня. Но я теперь должна была быть постоянно, как на фронте.
Абсолютно точно знаю, с тех пор мне казалось, что у меня на лбу написано, какой я «страшный человек».
Выпускной вечер. Нам с Жанной в парикмахерской накрутили на голове жутких кренделей. Я себя не узнавала. Любвеобильный Михаил не испугался, и прислал записку «Сегодня мы будем целоваться!». Смелый. Записки писать.
Сорок минут мама и Нина раздирали мне в приёмной директора причёску, зверски скреплённую лаком. Заплели простую милую косичку. Мне быстро захотелось спать, и я ушла домой.