Я люблю тьму
Шрифт:
— Здравствуй! Ой, тебе совсем плохо? В школе все переживают, беспокоятся…
Катенька никогда не замечает уничижительных взглядов: она вообще ничего не видит, нимб, наверное, обзор загораживает. Вот и сейчас — щебечет, заливается, искренняя, как уголовник–рецидивист с пламенной речью «Невиновен, товарищ судья!». А ты лежи, Вика, в крайнем случае — покашляй, за голову схватись. В спектакле под названием «Лучшая подруга пришла навестить несчастную больную» тебе слов не положено.
— Беспокоятся? С чего вдруг? К директору вызывать стало некого?!
Ну вот, всё–таки
— Ой, да что ты такое говоришь! — Катенька жалобно вытаращила глазки, всплеснула руками… Как всегда, переигрывает. Это как в кино: если герой непрезентабельно ревёт, кривя рот и жмурясь, то все сойдутся во мнении, что он слишком уж спокоен, а вот если упадёт на колени и примется заламывать руки, вопя «Не–еееет!» — браво, «Оскар» в студию!
— Я тут кое–что придумала насчёт новогоднего спектакля, — не подозревая о моих мыслях, вернулась к основному заученному тексту Катенька. — Скоро будут распределять роли — ты же придёшь, да?
Во имя пресвятого Люцифера, совсем забыла про долбанный спектакль! А ведь участвовать придётся. Не отмажешься. Не в этой жизни.
— Всё так здорово получилось! — щебечет, щебечет, да когда уже договорит и свалит?! — Смотри. Есть бедная сиротка, её тётка зимой выгнала из дома, потому что Маша — я уже говорила, что её так зовут, да? — не смогла набрать достаточно хвороста. Маша идёт в лес, и там встречает духа Рождества…
Слов от меня не ждали — так, пара поощрительных кивков да какое–нибудь «угу–ага». Честно говоря, идиотизм постановки чувствовался за милю. Ну что за мешанина из Андерсена, Диккенса, русских народных сказок и детского лепета?! Увы, отключившись от реальности, я пропустила момент, когда в дверях возникла новая опасность.
— Виктория, почему ты мне не рассказала о спектакле?
— Как не рассказала? Совсем? Ой, как нехорошо! — Катенька прижала ладошки к щекам, бабушка нахмурилась, а я пожалела, что у меня нет пистолета или хотя бы отбойного молотка. Впрочем, всегда есть вариант открыть окно и отправиться ловить тучки.
— Да к слову как–то не пришлось.
Лучше б молчала: опять сверлящий взгляд. Как дрелью в висок — др–др–др… Не поверила. Бабушка скорее свидетелям Иеговы поверит, чем мне.
— Разумеется, ты будешь участвовать.
Не вопрос — утверждение. Вечная тема.
— Конечно же будет! У нас все участвуют, будут песни, танцы… — Катенька, изображая радость, захлопала в ладоши. — Поправляйся! Вот ещё, я домашнее задание для тебя выписала — я на столе оставлю, ладненько?
Да хоть на лоб мне наклей, главное — исчезни уже. Радостная идеальная девочка выпорхнула за дверь. Баба Света добавила напоследок ещё один взгляд — контрольный, в голову:
— Потом поговорим.
Вот бы «потом» не настало. Помирает же кто–то от простого гриппа, чем я хуже?
Как только закрылась дверь, я нехотя поплелась к столу. Катенька постаралась на славу — вон какая папка толстенная! Читать сценарий или делать домашнее задание не хотелось. Что ж, военная хитрость — суну–ка папку между старых тетрадей. Бабушка там не копается, а если спросит — скажу, что так и было. Избежать казни
Отделившись от папки, один листок спланировал на пол. Стараясь игнорировать стук крови в голове, я наклонилась — и замерла. Бумажка не имела к глупому сценарию для первоклашек и домашке никакого отношения: хорошо знакомым почерком там было выведено:
«Завтра вечером. Жди встречи».
Глава XVI Тягостное ожидание
Есть у закона подлости небольшое ответвление, гласящее: секунда может тянуться от мгновения до десяти лет, зависит от того, что именно происходит в пресловутую секунду. Тоскуешь на уроке в ожидании звонка? Секунда тянется, как налипшая на волосы жвачка. Сидишь за компьютером, и тебя никто не трогает? Секунда резко сжимается до размеров одного атома.
Между так ожидаемым вечером встречи и мной пролегло внезапное препятствие под названием «школа». Да–да, она самая. Из оперы тех же неписанных законов: если вскоре состоится столь великое действо, как распределение ролей в грядущем спектакле, не надейся, что выйдет отлежаться. Хоть прыгни под трамвай — доблестная бабуля соберёт тебя по частям, после чего придётся на костылях и с капельницей наперевес спешить на кастинг.
Никому нафиг не сдавшийся кастинг состоялся в актовом зале. В дверь то и дело совали носы любопытные первоклашки — как же, похихикать над взрослыми идиотами, которым больше нечем заняться, кроме как кривляться! Разумеется, первой на крохотную сцену вспорхнула Катенька, и принялась заливаться соловьём о важности будущего спектакля, о серьёзности мероприятия… Мадам Гитлер так и прослезилась, слушая вольный пересказ своей тирады. А уж как старается–то, как старается — будто на Библии клянётся! Или на Конституции. Или на журнале «Космополитен» — что там у таких слащавых подлиз нынче в тренде?
— Разумеется, каждый будет важен на своём месте, для каждого найдётся дело…
Ага. Например, туалеты языком чистить. Всё лучше, чем дрыгаться в конвульсиях, изображая танец. Или того хуже — фальшиво завывать в дряхлый микрофон под аккомпанемент расстроенного пианино. Какие там ещё номера обычно впихивают к месту и не к месту в каждый спектакль? Разумеется, Генка будет танцевать — профессионал, как–никак, в каком–то роде гордость класса. А вот с остальными талантами у нас туговато. Но кого это волнует? Партия сказала — танцы с песнями, значит, будут вам и песни, и танцы.
Катенька, увы, не угомонилась: пришлось слушать долгий и нудный, перемежаемый охами и ахами пересказ уже знакомого идиотского сценария. Имелась там и добродетельная — вот сюрприз–то! — сиротка Машенька, и извечная злобная тётка… Что там пересказывать, хватит и того, что среди действующих лиц затесались говорящий пень, леший Ванечка и невесть как попавший в тёплую компанию дух рождества — одно лицо с Дедом Морозом. Попытаться, что ли, объяснить, что Рождество и Новый Год — немного разные праздники? А, ладно. Всё равно это никому, кроме меня, не интересно.