«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
Нет, ранний Горбачев не замахивался на смену формаций. Просто оттолкнулся от того, что вот так (характерным жестом показывает на горло) обрыдло, и стал искать новые подходы. Его выступления без скучных функционерских шпаргалок, оживленное общение с людьми, призывы к открытости, отказу от стереотипов, сам факт, что он шутит, не выглядит бонзой, магически действовали на слушателей, рождали предвкушение пьянящей свободы.
Горбачеву очень хотелось сделать что-то полезное в экономике, прежде всего — в знакомом ему сельском хозяйстве. Безусловно, он не стоял на месте. Начались поддержка кооперации, внедрение пусть ограниченных,
Но он сам запустил эту великую силу — гласность. Люди перестали бояться говорить, начали рассуждать, стали опережать Горбачева в критике системы, на которую он мучительно долго не решался замахнуться. На старте Горбачев хотел лишь улучшить социализм. Однако, в конце концов, колеблясь, отступая, пришел к пониманию, что надо идти с реформами дальше. Нельзя Михаила Сергеевича рисовать одной краской. Никого нельзя. А Горбачева — особенно.
— От частного к общему. Ваша трактовка причин сбоя перестройки?
— Это слишком большая тема. Рассуждать о всех противоречиях, приведших к срыву затеянного, можно нескончаемо. Давайте остановимся на нескольких моментах, которые видятся мне особо принципиальными.
Убежден: прежде чем затевать модернизацию в обществе, следовало подумать о перестройке в партии. Приход к власти генсека-реформатора не мог не вызвать глухое сопротивление партийных функционеров. Большая часть аппарата была враждебно настроена к переменам. Даже партийные работники среднего и нижнего звена, взращенные системой, испытывали опасливое неприятие Горбачева.
При Ленине чиновничество в партии не имело никакой силы. Избранные члены руководящих органов могли участвовать в любом заседании, вплоть до Политбюро. Никаких секретных документов для этих людей не существовало, бюро перед ними отчитывалось. Однако при Сталине в партии появилась прослойка, позиционировавшая себя выше избранных членов. Всем стал заправлять, командовать аппарат. Член Центрального Комитета порой значил меньше, чем инструктор ЦК, в сравнении с которым выглядел неосведомленным. Он не имел доступа к ряду документов, зато работники общего отдела пользовались всеми материалами с грифом «Секретно». Какой-нибудь инструктор райкома, последняя «шестерка», позволял себе повадки удельного князька.
Однажды мне пришлось с этим столкнуться. Став по рекомендации Горбачева председателем Совета Союза, я приступил к подбору кандидатов в руководители комитетов палаты. Меня возмутило, когда в кабинете появился заместитель заведующего отделом оргпартработы ЦК с готовым списком тех, кого «следовало избрать». Не он, а я был членом ЦК, тем не менее в аппарате, не собираясь терять власть над Верховным Советом, сочли возможным, чтобы этот человек мне указывал. Я вспылил: «На каком основании вы мне все это принесли?» Аппаратчик с пафосом произнес: «Список согласован с секретарем ЦК». — «Ну и что из этого? Передайте, что вопрос входит в мою компетенцию и как минимум предварительно следовало узнать мое мнение».
Вы, наверное, уже подзабыли атмосферу тех лет. Так что поверьте мне на слово: мой подход был далек от принятых стандартов. Нетипичным оказался и последовавший за описанной сценой звонок секретаря ЦК КПСС, извинившегося за неуклюжие действия своего зам. завотделом. Впрочем, я не настолько самонадеян, чтобы расценить
Однако параллельно с этим нарастала ярость ортодоксальных коммунистов, их сопротивление становилось все более оголтелым. На пленумах ЦК Горбачева озлобленно атаковали. Вместе с тем противодействие в партии не носило тотального характера. В ее рядах у Горбачева было немало сторонников. Затей он, опираясь на них, перестройку в КПСС, партия могла бы стать той здоровой силой, которой ему так не хватало, прекрасным инструментом для осуществления перемен в стране. Многие предлагали Горбачеву разделить партию. Если бы он это сделал, два-три миллиона определенно шагнули бы за ним. Партия постепенно отказалась бы от не соответствующих реальности догм, стала бы адекватной времени, превратилась бы в социал-демократическую…
Но отважившись под нажимом на неординарный акт и исключив из Конституции печально знаменитую шестую статью, объявлявшую руководящую роль партии в государстве, на другой поступок — раскол КПСС — Горбачев не решился. Чего он опасался? Внутрипартийных распрей? Ожесточенной фракционной борьбы? Снова крови? Или просто не хотел войти в Историю раскольником? Пожалуй, всего вместе. Досадно. Не превратив партию в жизнеспособную опору перестройки, Горбачев оставил не обезвреженной заложенную под нее мину.
— Сейчас Михаил Сергеевич говорит, что, многое осмыслив, понял: «Стране следовало идти по социал-демократическому пути. Медленно, лет двадцать пять — тридцать накапливать потенциал демократии, создавать рыночную инфраструктуру. Не нужна была коммунистическая модель с ее тоталитарным режимом, но и дикий капитализм — не тот выбор.
Жаль, перестройка оборвалась».
— Разделяю эту боль от бессилия что-либо изменить, набело переписать без грубых ошибок. К ним я причисляю и неготовность президента СССР вначале заключить экономический договор с союзными республиками, а политический отложить до того момента, когда будет обеспечено единое экономическое пространство. Горбачев мыслил иначе. Объяснил мне: «Если первым будет подписан экономический договор, на этом дело застопорится. Политический договор многим станет не нужен».
— А ведь в словах Михаила Сергеевича есть рациональное зерно…
— По-своему Горбачев размышлял трезво. Но его вводили в заблуждение, уверяя, будто все республики готовы подписать политическое соглашение. Президент надеялся, что именно так и есть, считал, приехав в Форос, что контролирует положение, звонил, отдавал распоряжения. На самом деле реальным путем к сохранению общего государства был как раз договор о едином экономическом пространстве. К нему готовы были присоединиться даже Латвия, Литва и Эстония, о чем мне в те дни говорили руководители этих республик.
Горбачев, нацеленный на политическое соглашение, почему-то упускал из виду, что над экономическим фундаментом всегда вырастает политическая надстройка. Единое таможенное пространство закономерно вызовет к жизни орган, который станет им руководить. Единая кредитно-банковская система, валюта и т. д. потребуют появления общих Центрального банка и Министерства финансов… На этой базе создание нового федеративного государства представлялось уже реальностью, а не воздушным замком. Увы, Горбачев планировал действовать в обратном порядке. В итоге СССР рассыпался, перестал существовать.