«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
— Неужели связывала такая дружба?
— Дружили. Очень дружили. Все об этом знали. И вот — оказались по разные стороны баррикад. Еще до путча… Крючков распространил версию, будто Александр Николаевич, в конце пятидесятых стажируясь в Колумбийском университете в Нью-Йорке, попал в поле зрения американских спецслужб. Яковлев в США учился вместе с Олегом Калугиным, впоследствии ставшим генералом КГБ и очень заметной фигурой. Крючков враждовал с ним не на жизнь, а на смерть. Он опасался близости Калугина с Александром Николаевичем, который, в конце концов, мог поддаться влиянию студенческого товарища.
— Яковлев до последних дней не мог смириться с этой низостью. Столкнуться с таким коварством!
— Вы ссылались на определение двадцатого века, как «века Иуды». Так в судьбе Александра Яковлева это была не первая драма. Вы же знаете, за что его на десять лет отправили из Москвы послом в Канаду…
— Да, за публикацию в «Литературной газете» статьи «Против антиисторизма», где Яковлев критиковал шовинизм, национализм. На дворе стоял 1972 год, и по тем далеко откатившимся от «оттепели» временам Александр Николаевич проявил неслыханную смелость.
— Предлагаю чуть снизить градус. Понятно, что прогрессивная позиция крупного партийного работника (а Яковлев был исполняющим обязанности заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС) заслуживает уважения. Но кто санкционировал статью, вам известно? Говорили, второй человек в партии — Михаил Андреевич Суслов.
— Да вы что!
— Вот да. Так что не стоит одномерно оценивать события. Когда на Политбюро несколько человек осуждали статью, зная заранее мнение Генерального секретаря, Суслов не вступил в дискуссию.
— На Яковлеве сильно сказалась история с отстранением от партийной работы?
— Конечно. (Смеется.) Ведь в Канаде произошла его встреча с Горбачевым, в конечном счете вознесшая Александра Николаевича на вершину власти. В 1983 году Горбачев был секретарем ЦК по сельскому хозяйству. Посол в Канаде произвел на него большое впечатление. Он проявил себя эрудитом, знатоком страны, возил Михаила Сергеевича на фермы, показал, как функционирует аграрный сектор. Приехав в Москву, Горбачев настоял на возвращении Яковлева в СССР. Тот стал директором ИМЭМО, а с началом перестройки — ее «архитектором», «отцом гласности».
— Что же вы не рассказываете, как в 1999 году, когда в ходе избирательной кампании в Думу вас «мочило»
ОРТ, Яковлев, бывший почетным председателем Совета директоров Общественного российского телевидения, не вступился за вас? Один из нас работал на телевидении и знает, что, не одобряя предвыборную вакханалию, Александр Николаевич, в общем, не устраивал демаршей.
— Не хочу углубляться в эту тему. Но раз вы меня в нее втягиваете, скажу: он ничего не мог поделать. При этом, в отличие от другого, по-настоящему влиятельного на ОРТ человека, который, являясь моим другом, даже не счел нужным объясниться, Яковлев сказал мне, правда, много позже, что ему уже было не по силам бороться с административным ресурсом. У меня нет к Александру Николаевичу претензий.
— А к Шеварднадзе, еще одному «прорабу перестройки»? Не в связи с выборами, понятно.
— А как могут гладкими отношения с министром иностранных дел, который, когда я в 1990 году, будучи членом Президентского совета, по поручению Горбачева летал на Ближний Восток и встречался с Саддамом Хусейном, прислал мне с Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке шифротелеграмму, где назвал контакты с Хусейном в сложившихся условиях «аморальными»! Я тоже шифротелеграммой ответил: аморально не контактировать с Саддамом Хусейном, поскольку необходимо обеспечить возвращение на родину трех тысяч советских граждан и постараться убедить президента Ирака в полной бесперспективности отказа подчиниться требованиям Совета Безопасности ООН. Это было мое первое столкновение с Шеварднадзе.
Выпустив пар, я успокоился и меньше всего предполагал, что Эдуард Амвросиевич затаил раздражение. В преддверии моего прилета в Вашингтон (Горбачев направил меня проинформировать Джорджа Буша о результатах поездки в Багдад) Шеварднадзе развернул в Штатах кампанию по моей дискредитации. Узнал я об этом позднее — из книги Майкла Бешлосса и Строуба Тэлбота «На самом высоком уровне». Оказывается, помощник Шеварднадзе Сергей Тарасенко, ссылаясь на своего шефа, заявил высокопоставленному сотруднику госдепартамента: «Примаков направляется в США с предложением, на которое не следует обращать внимание». Американские авторы (а Тэлбот был одним из руководителей Госдепа) расценили этот демарш как нечто невиданное в дипломатических отношениях.
— Собственно, что так разъярило Шеварднадзе?
— Эдуард Амвросиевич вечно подозревал, что против него плетутся интриги. Намерение Горбачева продлить мою миссию и вторично направить меня к Хусейну окончательно вывело Шеварднадзе из себя. В Москве в присутствии Горбачева, Рыжкова и Крючкова министр нравоучительно заметил, что на Ближнем Востоке нельзя действовать предлагаемыми Примаковым методами. Я взорвался: «Это меня, который занимается Ближним Востоком со студенческих времен, поучаете вы, закончивший заочно педагогический институт в Кутаиси?»
— Такое прощается?
— Это вы у Шеварднадзе спросите. Во всяком случае, мы сохранили отношения. Я первым сделал шаг к примирению. Позвонил Эдуарду Амвросиевичу со словами: «Почему у нас так портятся отношения, ведь они были хорошими прежде — по вашей инициативе я даже стал почетным гражданином Тбилиси. Неужели вы думаете, что я мечу на ваше место министра иностранных дел?» Догадайтесь, что он ответил. «Да об этом говорят все в МИДе».
— Шеварднадзе опасался вас как конкурента? Подозревал в подсиживании? Это не свидетельствует о нем как об уверенном в себе человеке, пользующемся безоговорочным доверием Горбачева.
— Вы не правы, Горбачев, безусловно, ему доверял. Само назначение непрофессионала министром иностранных дел, неся в себе определенный риск, говорило: Горбачев в Шеварднадзе уверен. Михаил Сергеевич также хотел после Громыко влить в МИД свежую кровь. Шеварднадзе являлся искренним сторонником перестройки. Однако в жизни все сложно, переплетено в клубок. Многие коллеги по Политбюро недолюбливали Шеварднадзе за подозрительность, амбициозность, ставили ему в вину излишнюю самостоятельность в «немецких делах»…