«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
— За вами велась слежка?
— Я ничего не замечал. Но самая настоящая слежка, когда ее не видишь. Знаете, как поступают японцы, если им нужно зафиксировать все связи, контакты человека? Они организуют откровенное наблюдение. Сидишь, скажем, в лобби отеля, а за тобой из-за газеты, не скрывая этого, бесцеремонно кто-то подглядывает. Машина трогается с места — за ней демонстративный хвост. И раз — через несколько дней все обрывается. Вот тогда-то и начинается главная слежка.
— Как, прознав про ваши наезды в Израиль, реагировали на это в арабских странах? Ревниво? Подозрительно?
— Садат изначально
— Имена израильских политиков, с которыми вы подолгу и не раз общались в ресторанчиках, тавернах, отелях, их личных резиденциях, известны всему миру: Голда Меир, Моше Даян, Ицхак Рабин, Шимон Перес, Менахем Бегин… Ваши впечатления об этих людях?
— Вопреки распространенному мнению, ни один из упомянутых лидеров, кроме Бегина, не говорил по-русски. Никто не проявлял откровенной неприязни к Советскому Союзу. Однако практически все политики были трудными собеседниками, обнаруживали неуступчивость. Эта бескомпромиссность, резкость в спорах компенсировались гостеприимством, доброжелательностью в неформальном общении. Беспокоясь о моей «культурной программе», даже устроили поход в кино. Фильм стерся из памяти, зато особая атмосфера кинозала не забылась. Меня поразило, что зрители так похожи на арабов. Нетерпеливо кричали, свистели, когда порвалась лента… На миг показалось, что сижу в кинотеатре в Багдаде или Дамаске.
С Голдой Меир мы встретились не в резиденции премьера, а в ее доме в Западном Иерусалиме. Давид Бен-Гурион, первый премьер-министр Израиля, когда-то назвал Меир единственным настоящим мужчиной в своем правительстве. Она отличалась твердостью, которая не исключала излишней, на мой взгляд, эмоциональности. Наш разговор моментами накалялся. Меир запальчиво заявила: «Если нам станут мешать какие-то самолеты, мы будем их сбивать». (В небе Египта тогда появилась опасность прямого столкновения советских и израильских летчиков.) Я ответил: «Попробуйте». И добавил: «Только уточните, какие самолеты вы намерены сбивать». Но Меир умело обошла опасный поворот. Скороговоркой бросив: «Во время арабо-израильской войны 1948 года мы сбили пять английских самолетов», она начала пылко говорить о важности контактов с СССР. И хотя беседа иногда шла «на грани», в целом, умный политик, Голда Меир смогла — по контрасту с Эбаном — дать встречам позитивный импульс.
Министр обороны Моше Даян, в отличие от главы правительства, не обрушил на меня свой бурный темперамент. Мы беседовали в отеле «Хилтон». Знакомясь, Даян пошутил: «Мне приказано явиться сюда и встретиться с вами». Я парировал: «А я думал, вы сами отдаете приказы». Оба засмеялись. Даян показался мне достаточно прямодушным человеком. Когда мы касались самых острых тем (например, создания палестинского государства), он был по-военному четок и однозначен, не допуская, однако, каких-либо резких выпадов.
Во взгляды Ицхака Рабина, сменившего Голду Меир на посту премьера, казалось, никакими доводами невозможно внести коррективы. Как же я был обескуражен, пять лет назад прочитав вышедшие в Нью-Йорке мемуары Билла Клинтона «Моя жизнь». Вспоминая свой ланч с Рабином в сентябре 1993 года после заключения палестино-израильского соглашения, Клинтон пишет, что премьер-министр Израиля, по собственным словам, стал понимать: земли, захваченные в 1967 году, больше не нужны для обеспечения безопасности страны и стали источником нестабильности.
Рабин
Что касается Шимона Переса, то до удручающей встречи, когда, заняв пост премьера, он заявил: «Нам нужен только один посредник — Соединенные Штаты», я виделся с ним лишь раз — в его бытность министром обороны в правительстве Ицхака Рабина. Мы сидели в квартире Переса в престижном тель-авивском квартале Рамат Авив. Хозяин все время прикладывался к бутылке водки, пытался откупорить вторую, но помощник военного министра не дал.
Кульминацией вечера стало предложение всем вместе отправиться на вертолете в район Средиземного моря и высадиться на палубе нашего корабля, якобы ведущего электронную разведку против Израиля. Услышав, что мы не полетим и ему не советуем посылать вертолет к советскому военному кораблю, Перес все свел к шутке. С юмором у него явно обстояло хуже, чем у предыдущего министра обороны — Моше Даяна.
А вот к премьер-министру Менахему Бегину я относился с приязнью. Несмотря на то что в прошлом он являлся членом диверсионно-террористической организации «Иргун цвай леуми» и британские власти назначили за его голову огромную награду. После создания Израиля Бегин стал политическим деятелем. У него была сложная биография. Родился в Брест-Литовске. Учась в Варшавском университете, стал членом военизированного молодежного сионистского формирования Битар. Война и вторжение фашистов в Польшу заставили бежать в Литву. Но как только ее присоединили к СССР, Бегина арестовали и отправили в лагерь в Коми. Там он и выучил русский язык.
Вопреки тому, что Бегин пострадал от советской власти, он всегда тепло говорил о России. Утверждал, что, будучи «в стесненных обстоятельствах в Коми», убедился: русские — самый благородный народ. При всем несовпадении взглядов на проблему ближневосточного урегулирования Бегин был настроен не обострять ситуацию, а сглаживать углы… Возможно, в чем-то он выглядел провинциальнее своих предшественников. Но это была провинциальность в хорошем смысле. Бегин нисколько не выпячивал себя, не выпендривался. Его простодушие проявилось в словах: «Доложите Брежневу о моем предложении с ним встретиться. Я уверен, он меня примет…»
К сожалению, бесхитростность не лучшее качество для политика. Чем в конкретном случае оно обернулось во взаимоотношениях Москвы и Тель-Авива, я вам рассказывал.
— Недавно премьер-министром Израиля вторично стал Беньямин Нетаньяху. Года три назад вы нам сказали, что в оценке этого человека расходитесь со многими. Что вы такое в нем разглядели, чего не видят другие?
— Все, не устаю повторять, познается в сравнении. После Шимона Переса, с порога отвергшего российское посредничество в регионе, меня не могли не привлечь слова Нетаньяху в октябре 1996 года: «Россия должна присутствовать здесь. Мы ценим ее роль как сопредседателя Мадридской мирной конференции». Это разница? Наше знакомство состоялось, когда я был министром иностранных дел, а Нетаньяху только возглавил правительство. Многие арабы предупреждали, что он неприемлем для переговоров. Часть американцев тоже считает: Нетаньяху трудно сдвинуть с места. Но я придерживаюсь мнения, что с ним можно конструктивно разговаривать.