«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
После несколько авантюрной завязки началась обстоятельная, кропотливая работа. Она требовала дотошности, даже определенного занудства в прояснении каждого пункта позиций, нюансов расхождений и совпадений. Первым, с кем я встретился наутро после прилета в Тель-Авив, был министр иностранных дел Аба Эбан. Его называли «голосом Израиля», но мне Эбан не показался умным мужиком. Беседу со мной он начал с претензий к СССР. Я прервал: «У нас есть куда больше, что сказать о недостатках вашей политики. Однако не думаю, что в таком обмене любезностями смысл нашей встречи».
С Эбаном пришла стенографистка с громадным рулоном
— Накануне бесед с израильскими руководителями вы получали указания, утвержденные ни больше ни меньше, чем Политбюро. Насколько эти предписания были детальны?
— В инструкциях подробно говорилось, на какие моменты нужно обратить внимание, какие вопросы прояснить, какие поставить, заострить. Обговаривалось, что не следует определенно высказываться по поводу восстановления дипломатических отношений. Все было тщательнейшим образом прописано, но, разумеется, не до обиходных мелочей, типа: жить в такой-то гостинице, пользоваться таким-то транспортом.
— Не пользоваться ванной…
— (Смеется.) В общем, получаешь инструкцию, знакомишься с ней. Не дома, конечно, поскольку это совсекретный материал.
— Надо было что-то заучивать?
— Неужели вы думаете, я такой дурак, что прочту и не запомню? А во время разговоров буду поправляться: «Простите, простите, я не так воспроизвел». Делал для себя какие-то заметки и возвращал документ.
— А как вы отчитывались о результатах встреч?
— Из Израиля я ничего не передавал. Нашего посольства там просто не было. Кстати говоря, у меня с собой была зажигалка, хотя я не курил. Мне очень нравилось нажимать и смотреть на выскакивающий язычок огня. Беседуя с Голдой Меир и Моше Даяном, я машинально крутил зажигалку в руках и поймал себя на мысли: можно заподозрить, что это не случайный предмет.
— Передатчик?
— (Смеется.) Сразу — передатчик. Маленькое записывающее устройство вроде вашего диктофона… Если я что-либо срочное передавал, то на обратном пути — из Рима. Но обычно уже по приезде докладывал об итогах поездки и письменно, и лично Андропову, Громыко. Беседа с каждым, как правило, длилась до часа. К Юрию Владимировичу я приезжал и в больницу. Он периодически лежал в ЦКБ.
Мои доклады ложились в основу записок Андропова и Громыко в ЦК КПСС. На них я увидел через много лет резолюции: «Согласиться». И подписи: Суслов, Косыгин, Подгорный. На одной — приписка Черненко: «Л. И. Брежнев ознакомлен». Неофициальный и секретный характер
— В каком-то смысле вы прокладывали колею, которая не обсыпалась через годы и позволила, в конце концов, наладить дипломатические отношения…
— К сожалению, мы продвигались черепашьими шагами. Развитие связей тормозилось не только тем, что израильские руководители, заинтересованные в отношениях с СССР, раз за разом проявляли неготовность сдвинуться с застывших позиций. Советский Союз, в свою очередь, оставался заложником собственной формулы: восстановление советско-израильских дипломатических отношений возможно лишь при ликвидации причины их разрыва. От Израиля требовали освободить оккупированные в 1967 году арабские земли и предоставить палестинцам право создать свое государство. Фактически в пользу восстановления дипотношений были настроены Андропов, внешняя разведка, к этому склонялся Громыко, «не возражал» Брежнев. Но большинство в Политбюро было против.
— И что? Подобно Суслову, не поднявшему голос в защиту Александра Николаевича Яковлева, никто не ввязывался в спор с «большинством»?
— Никто из советских руководителей до поры до времени персонально не решался выступить за изменение сковывающей по рукам и ногам формулы, боясь обвинений в «содействии агрессору».
И все же подвижки происходили. В мае 1977 года к власти в Израиле пришло правительство Менахема Бе-гина. Мне поручили встретиться с израильским премьером и сообщить, что после возобновления работы Женевской конференции по Ближнему Востоку СССР будет готов восстановить с Израилем дипотношения. Такие слова с нашей стороны прозвучали впервые. Советское руководство нашло новую формулу, позволявшую, не ущемляя своего самолюбия, говорить об официальных связях. Мы по-прежнему увязывали установление дипотношений с ближневосточным урегулированием, но теперь уже без требования ликвидировать последствия войны 1967 года.
Однако Бегин не понял, что произошел перелом. Наивно предложил: «Пусть Брежнев пригласит меня в Москву. Я обещаю, что мы договоримся с ним по всем проблемам». И подчеркнул: его поездка должна носить характер официального визита. На возражение, что отсутствие дипотношений не позволяет устроить встречу такого уровня, Бегин стал горячо убеждать: «Вы только доложите Брежневу. Я уверен, он меня примет». Разумеется, я поставил Москву в известность о состоявшемся разговоре, хотя предвидел, что реакции не последует… Возможность в 1977 году восстановить официальные отношения с Израилем сорвалась.
— Покрытые завесой тумана встречи с израильтянами на каком-то этапе стали секретом полишинеля. Это естественно. Говорят: то, что знают двое, знают все. Или кто-то умышленно устроил утечку?
— Мы строго соблюдали конфиденциальность, а израильтяне намеренно разгласили факт встреч с представителями СССР. Скорее всего, им нужно было укрепить свой престиж, показать, что Советский Союз не повернулся окончательно к Израилю спиной. Заметка же в австрийском «Курьере» появилась в связи с тем, что западники что-то пронюхали. Ряд встреч у нас состоялся в Вене. По-видимому, выследили.