«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым
Шрифт:
— Да уж, в курсе, что на Ближнем Востоке вам доводилось подвергаться опасности. Вы были единственным советским представителем, который в конце шестидесятых чссто встречался с руководителем курдов Мустафой Барзани, противником Саддама Хусейна. Передвигались под охраной, жили в промерзлой землянке. Во время ливанской войны не раз пересекали линию фронта в Бейруте. В день, позже названный «кровавой субботой», попали под обстрел… Журналист, востоковед Игорь Беляев убеждал нас, что «взвешенность Примакова не мешает ему быть отважным, как барс». Запомнилось это смешное сравнение. Вы, в самом деле, совсем не трусливы? Или профессиональное любопытство, азарт, честолюбие сильнее страха? — Не могу сказать, что я такой уж храбрец. Каждый человек испытывает чувство страха. Плохо, когда оно превалирует над всем
Я знал лишь одного человека, полностью лишенного страха. Это Зия Буниятов. Мы вместе учились в Институте востоковедения. Зия, на мой взгляд, отличался патологическим бесстрашием. Во время войны его за столкновение с командиром отправили в штрафбат. Он командовал штрафниками и получил Героя Советского Союза. Зия не выносил несправедливости. Был такой случай. В Баку собрали Героев Советского Союза. Один человек опоздал, и в президиуме для него не нашлось стула. Зия обратился к сидящему рядом секретарю горкома партии: «Уступи свое место». Тот возмутился: «Ты что вообще?» Тогда Буниятов схватил партийного начальника за шиворот и выкинул со сцены.
— Это даже не бесстрашие, а безудержная вспыльчивость.
— Это храбрый поступок. Стояли, не забывайте, советские времена.
— С годами готовность искушать судьбу ради профессиональных «бонусов» слабеет. Во имя чего вы сегодня стали бы рисковать?
— Я и сейчас в случае необходимости выполнил бы поручение, сопряженное со стрессом, беспокойством. Например, когда перед самой войной в Ираке я полетел к Саддаму Хусейну, чтобы передать ему устное послание Путина, никто не мог мне дать полную гарантию безопасности. В деталях же не было известно, что и как. Но превалирующим моментом являлось то, что поручение надо выполнить. Оно важно для страны, для мирового сообщества. Это не громкие слова… Потом, что вы имели в виду, говоря о «профессиональных бонусах»? Уважение цеха, одобрение коллег? Разумеется, для меня такие категории всегда имели значение. Но не ради этого я подчас оказывался в не самых спокойных местах. Наверное, в первую очередь мною двигал долг. Азарт, честолюбие имели прикладное значение.
— На Багдад уже сбрасывали бомбы, когда вы там оказались в 2003 году?
— Сильные бомбежки начались, когда я в третий раз во время кувейтского кризиса добрался к Хусейну через границу Ирана.
— О чем человек думает под обстрелом? Вот вы в Бейруте в 1976 году?
— Во время этого эпизода я просто не успел испугаться. В Ливане шла гражданская война. Я возвращался со встречи с руководителем маронитского лагеря Камилем Шамуном, которому передал слова Москвы о готовности сыграть посредническую роль в прекращении кровопролития. Шамун находился в президентском дворце под Бейрутом. По дороге туда повезло: ни одного выстрела. Решили отпустить машину сопровождения. Но во время беседы с Шамуном в порту началось столкновение мусульман с христианами. Оно, как огонь, перекинулось в город. Еле добрались назад. А выехавшую раньше машину сопровождения расстреляли в упор. Сидевшему в ней сотруднику нашей разведки перебило позвоночник…
— Бейрутской встряски вам не хватило, чтобы избегать щекочущих нервы сюжетов, «завязать» с героизмом?
— Какой там героизм? Вот героизм был, когда, живя зимой в землянке у курдов, я неделю с себя не снимал шерстяной спортивный костюм. Не переставая шел дождь со снегом. Под потолком была натянута то ли простыня, то ли скатерть. Местами она провисала под тяжестью воды и становилась похожа на вымя. Тогда стучали палкой, чтобы струи потекли в подставленные тазы и бидоны. Вернувшись в Багдад (а я никогда в отелях не принимаю ванну — только душ), первым делом налил ванну и долго из нее не вылезал. (Смеется.)
Кстати, я не был единственным
— Мы же уточнили: в конце шестидесятых.
— Так правильно. Я впервые приехал к лидеру курдского национально-освободительного движения в 1966 году из корпункта в Каире по заданию «Правды». Несколько месяцев, как между Багдадом и курдами длилось перемирие. Шел к Барзани не через Иран, как некоторые иностранные журналисты, а через Ирак. Мы всегда подчеркнуто считали район, контролируемый Барзани, частью Ирака. Тогдашний президент Ирака Ареф распорядился выделить мне для охраны двух офицеров и бронетранспортер с солдатами. Курды по рации потребовали отсечь бронетранспортер. Только офицеров пропустили, хотя до этого никто из представителей Багдада еще не бывал в зимней штаб-квартире Барзани. Один из иракских офицеров, как выяснилось, знал русский язык. Он явно намеревался что-то выведать: Барзани, много лет живший в Советском Союзе, общался со мной по-русски. Однако основные беседы шли по ночам, когда иракцы спали, а меня будили автоматчики и провожали в землянку Барзани.
— У вас, конечно, не было оружия?
— При себе нет, зачем? Но вообще у меня оружие есть. Наградное. Два ПСМ — от двух министров обороны России. Один пистолет — от директората Службы внешней разведки. Еще один подарен югославами. Есть пистолет от начальника разведки Иордании…
— Вы хорошо стреляете?
— «Прикрепленные» хвалили. (Улыбается.) Давно не был в тире, но очень люблю. В Белом доме прекрасный тир. Раза два-три я туда ходил. Однажды после ужина — вместе с директором-распорядителем МВФ Мишелем Камдессю. Черномырдин возил его на охоту в одно из подмосковных хозяйств, а я решил позвать в тир. Не знаю, какие результаты Камдессю показывал в присутствии Виктора Степановича, но при мне стрелял метко.
— А где вы храните свой боевой арсенал?
— В сейфе. В принципе я никогда бы не выстрелил в человека. Но если бы, скажем, узнал, что кто-то издевался над моей внучкой, рука бы не дрогнула.
— Вы прямо как «ворошиловский стрелок».
— Не дай бог оказаться в такой ситуации.
— Как-то, узнав, что вы находитесь в Аммане, король Иордании Хусейн сел на мотоцикл и без всяких церемоний приехал с вами повидаться. А в прошлом году президент Ирака Джаляль Талабани в дни вашей поездки в Иракский Курдистан прилетел из Багдада в провинцию Сулеймания поговорить со старым товарищем. Чем вы объясняете, что изощренные и осторожные восточные политики, главы государств (Садат, Фахд, Абдалла, Асад, Арафат, Харири, тот же Барзани) не сговариваясь искали с вами контакты?
— Не они искали со мной контакты, а я с ними. Я встречался, беседовал, завязывались отношения, получалось полезное сотрудничество. Не то, что они узрели меня и все толпой побежали «устанавливать контакты»…
Политики, с которыми я общался, были заинтересованы в отношениях с Советским Союзом и Россией. Они видели во мне человека, владеющего информацией, понимающего обстановку, готового откровенно говорить на темы, которые многие другие собеседники обходят либо по незнанию, либо из осторожности. Зачастую встречи (как в случае с Саддамом Хусейном) происходили по непосредственному указанию руководства нашей страны. Восточные лидеры сознавали, что я приехал не поболтать, а выполнить серьезную миссию. Поэтому относились ко мне хорошо. С интересом.
— Но король Хусейн прикатил не дела обсудить — повидаться. Умчался из дворца, даже не предупредив черкесов из личной охраны.
— Ну, это Хусейна характеризует, а не меня. Может, он и к другим так же приезжал.
— Он был такой плейбой?
— Не плейбой, но очень необычный король. Хусейн прекрасно управлял самолетами разных типов, великолепно водил машину, на мотоцикле носился, как гонщик. У него был Harley Davidson. Охрана, наконец настигшая на окраине города своего суверена, я думал, меня разорвет на части… Но в присутствии Хусейна черкесы могли позволить себе только грозно зыркать глазами. Нас с королем Хусейном связывала взаимная симпатия. Он был, по моему мнению, одним из самых умных государственных деятелей на Ближнем Востоке.