Я, мой брат Лёха и мотоцикл
Шрифт:
Мы взлетели друг за другом над одним трамплином, потом над другим. Я мог бы на прямой «сделать» Лёху, но притормозил: мне было интересно, попытается он уйти от меня, или нет.
Вот впереди поворот. Вот Лёха заложил такой крутой вираж, что почти лёг на бок… Вот он чуть выпрямился… и вдруг…
Вдруг я увидел, как почти на самом выходе из виража Лёха, оторвавшись от мотика, взлетел высоко вверх, вслед за ним подпрыгнул мотик, перевернулся раза два-три в воздухе, а Лёха, перелетев через ограждение из больших автомобильных покрышек, упал на склон оврага и покатился вниз.
Я тут
Лёха лежал лицом вниз и даже не шевелился. Он лежал так, как лежит выброшенная вещь, а не как живой человек. И голова у него была как-то странно повёрнута, и руки разбросаны, и ноги. А главное – он не шевелился. Ну ни капельки.
– Лё-оха-аа! – заорал я что было мочи и от страха, и чтобы папа с мамой услыхали, потому что были далеко.
Я подбежал к Лёхе, перевернул его на спину, снял с него шлём.
Глаза у Лёхи были закрыты, а лицо так побелело, так побелело, что стало как молоко, а голова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
– Лёха, Лёшенька, – плакал я, стараясь как-то вернуть к жизни своего брата. – Лёшенька, очнись! Ну, пожалуйста. Я больше не буду драться! Честное слово! И даже обгонять не буду…
Но Лёха не очнялся… то есть никак не хотел очнуться.
Я держал его на коленях, раскачивая из стороны в сторону как маленького ребёнка, и плакал. Мне казалось, что я остался один на всём белом свете, что у меня никогда не будет брата. Я даже не знал, что он мне так дорог, что я так люблю этого Лёху-картоху, самого вредного из всех братьев.
И тут подбежал запыхавшийся папа, подхватил Лёху на руки, и я увидел, какой он ещё действительно маленький, наш Лёха, прямо-таки ребенок. И заплакал ещё сильнее, будто это я упал и убился насмерть.
Папа бежал к машинам напрямик с Лёхой на руках, а я, захватив Лёхин шлем, завел свой мотик и тоже понесся туда же, иногда срезая повороты, где это было возможно. И слёзы, помимо моей воли, всё время застилали мне глаза, так что я иногда почти ничего не видел.
Лёху положили на сиденье в нашей машине. Тетя Оксана, мама четырёхлетнего Серёжки, который никак не хочет учиться ездить на мотике, которая совсем недавно работала медсестрой, сунула Лёхе под нос бутылочку – нашатырь называется, – потерла этим нашатырём возле Лёхиного уха – и Лёха открыл глаза и посмотрел на всех нас с удивлением.
И мы посмотрели на него с удивлением тоже. Мне даже показалось, что Лёха совсем не умирал, а притворился мёртвым специально.
И тут он сказал такое… такое, что и не придумаешь:
– Ма, я есть хочу, – вот что сказал наш Лёха, едва открыв глаза.
И это после того, что все так из-за него перепугались, что я даже плакал, думая, что он умер насовсем.
И тогда все сразу же заулыбались, заулыбались, но тётя Оксана сказала, что Лёху всё равно надо показать доктору, потому что у Лёхи был шок, и мало ли что – всякое бывает. А папа сказал, чтобы я поскорее пригнал Лёхин мотик, потому что мы уезжаем, потому что вот-вот начнётся гроза, но чтобы без фокусов.
И я
Лёхин мотик лежал на боку. Он отлетел совсем недалеко. Я посмотрел на след, который от него остался, и увидел яму. Не такую чтобы большую, скорее ямку, но всё-таки. В такую ямку если попадет переднее колесо, обязательно перевернёшься. Хоть Лёха, хоть я, хоть какой чемпион мира.
Но откуда здесь яма? Я ж эту трассу знаю как свои пять пальцев и никакой ямы до сегодняшнего дня не видел. Может, её крот выкопал? Или ещё какое чудище-юдище? Но откуда здесь чудище-юдище? Не может тут быть никаких чудищ-юдищ. А кроты копают ямки очень маленькие и совсем в других местах.
Я сунул ногу в эту яму, и нога моя провалилась по самое колено, так что я её еле вытащил, и увидел там дыру. Я бы и ещё разглядывал эту яму, но тут ударил страшный-престрашный гром, и сразу стало темно. Я поскорее завёл мотик и погнал к машинам.
Когда я приехал, Лёха сидел, ел бутерброд с ветчиной и запивал чаем. Как ни в чём ни бывало.
Вспыхнула молния, и мне показалось, что небо разорвало пополам, а большие черные куски его с треском стали падать на нашу машину, на все другие машины, на дома, стоящие вдалеке, на деревья и кусты, на зелёные лужайки с битым стеклом, а потом эти куски отскочили и с грохотом покатились в овраг.
И только после этого пошёл дождь. Сперва редкими большими каплями, которые плюхались в пыль, превращались в живые комочки и затихали. Потом капли стали падать всё чаще и чаще, и наконец сверху полило со страшной силой и загудело по крыше нашей машины. И ничего не стало видно.
Тогда папа включил зажигание, потом фары, и мы поехали к доктору, чтобы узнать, почему Лёха так долго был неживым.
Глава 20 Лёха и дядя доктор
К доктору мы пошли вместе с мамой и со мной, потому что Лёха ужасно боится докторов. Особенно зубных. И тех, которые делают уколы. Поэтому, чтобы не бояться, он и берет меня с собой. И я сижу рядом с ним. Или стою. Помогаю ему раздеваться и держу его за руку. И про это мама сказала доктору, чтобы он меня не прогонял.
И доктор не прогнал. Он осмотрел Лёху со всех сторон, пощупал его там и сям и сказал, что ничего страшного не случилось, что все кости целы, что у Лёхи был просто шок, что он, доктор, впервые слышит, чтобы такие маленькие ездили на гоночных мотоциклах, что это, скорее всего, очень для маленьких вредно, хотя он и не знает, почему вредно, потому что никогда не видел таких маленьких мотоциклистов, и что надо сделать рентген. На всякий случай.
А Лёха ему сказал, будто его кто-то спрашивал:
– И совсем я не маленький, – сказал Лёха самому дяде доктору. – Я маленьким был, когда меня снимали на телик и показывали, а Юру тоже снимали, но не показали. С тех пор прошло вон сколько лет, – и Лёха загнул четыре пальца. – И я уже перешёл во второй класс.
– Не знаю, не знаю, – сказал дядя доктор, покачал головой в белой шапочке и добавил: – Всё может быть.
А Лёха спросил:
– А вы умеете ездить на мотиках?
– Мотики? А-а! – обрадовался дядя доктор. – Это мотоциклы? Да? Нет, малыш, не умею.