Я не Сэм

Кетчам Джек

– Верно. Он свалил все это индюшачье дерьмо в кучу возле сарая. Похоже, собирался разбросать его по полю, но у него случился сердечный приступ. Упал прямо в эту дрянь. Был весь в дерьме. Вдыхал его добрых полчаса, прежде чем умер. Внутри он пах чуть ли не хуже, чем снаружи. Ты что-то говорил сегодня утром о душе?

– Да.

– Если ты помоешь мне голову, тебе кое-что обломится.

– Я люблю мыть твои волосы.

– Ты уже проголодался?

– Не совсем.

– Выключи плиту.

* * *

Она

включает душ, чтобы вода нагрелась, а я смотрю, как она раздевается. Как всегда, она ведет себя по-деловому, но для меня она стриптизерша из Лас-Вегаса. В свои тридцать восемь она выглядит на десять лет моложе, подтянутая, стройная. Время от времени нам обоим становится грустно, что она бесплодна и у нас не будет детей. Думаю, она больше из-за этого переживает, чем я, - у меня есть хоть какой-то брат и отец с матерью, а она сирота, ее родители умерли. Так что, возможно, я больше привык к семье. Но я содрогаюсь при мысли о том, каким бы стало ее тело, если бы это было не так. Наверное, не очень умно с моей стороны так думать, но сейчас она просто загляденье.

Она откидывает занавеску и ступает в ванну под струи воды, а я стою прямо за ней, наблюдая, как ее соски сморщиваются, как она вся блестит под потоками воды. Она поворачивается ко мне и закрывает глаза. Ее длинные волосы прилипли к голове. Я беру шампунь и намыливаю их.

Она улыбается и довольно мычит, когда я принимаюсь основательно и нежно массировать голову. Тонкие пенные струйки шампуня скатываются по ее ключицам, грудям и спускаются к пупку.

– Думаю, что могла бы заснуть вот так, - говорит она.

– Стоя?

– Коровы ведь спят стоя.

– Но ты же не корова.

Она улыбается и откидывает голову назад, чтобы ополоснуться, выпрямляется и смахивает воду с глаз. Потом смотрит на меня сверху вниз.

– Ну как, - спрашивает она, - волосы уже чистые?

– Думаю, да. Повернись, я потру спину.

Она поворачивается. Я мою спину, попку, грудь, живот. Она поднимает руки, и я мою подмышки, руки, снова спину и снова попку, щель между ягодицами и "киску". Она намыливает руку и тянется ко мне.

Она держит мой член в руке, поглаживая ствол и обхватывая головку, а мои пальцы двигаются внутри нее, другая рука сжимает ее грудь, и мы оба стонем. Она перешла на баритон.

Я точно знаю, как к ней прикасаться. Я точно знаю, что ей нравится.

И Бог свидетель, она тоже знает, что нравится мне. Чего она не знает, так это того, что у меня подкашиваются ноги, и я кончаю ей на попку.

– Ладно, хватит!
– говорю я ей. Она бросает на меня взгляд через плечо.
– Я уже кончил.

– Слава Богу, - говорит она.

И тоже кончает, в первый раз за этот вечер.

* * *

Мы заранее договорились, как это произойдет во второй раз, и мои три пальца уже внутри нее. Много спорят о

том, существует ли точка "G", но она - живое доказательство того, что там что-то есть. Она любит жесткие надавливания, а не легкие поглаживания, как в душе, и я ей это даю. Она начинает дергаться и стонать, а я ухмыляюсь, глядя на нее так, словно слушаю свою любимую рок-н-рольную песню.

А потом она произносит эти волшебные слова.

– А-а-а, я кончаю!

Я не знаю, плакать или смеяться, так это здорово. Я остаюсь в ней, ускоряя темп, подушечкой большого пальца полируя клитор, пальцы сильно нажимают, скользя по теплой влажной стенке внутри нее.

Она говорит: Ох! Ах! и старается отдалить момент, я остаюсь внутри, пока она дрожит вокруг меня и приближается к завершению. Я работаю с ней еще немного, теперь мягко и нежно, и волны оргазма захлестывают ее. Это как удары током. Мне это знакомо.

Она вульгарно смеется. Смехом, который приберегает только для меня.

– Ублюдок!

– Тебе ведь это нравится, правда?

– Правда.

Она целует меня так, как целуют любовника, доставившего незабываемое удовольствие. Я целую ее в ответ.

Мне она тоже его доставила.

* * *

Пока я разогреваю на плите мясо, заодно прогревая духовку для чесночного хлеба, и кипячу воду для лапши, я прошу ее сходить в кабинет и взглянуть на Саманту, проверить, правильно ли я нарисовал брызги крови. Она возвращается через некоторое время.

– Ты справился с домашним заданием, - говорит она.
– Я сверилась с фотографиями. Прямо как настоящие.

У нас повсюду развешаны фотографии из морга и с мест преступлений. В моем кабинете, в спальне, на книжном шкафу в гостиной. Нам приходится прятать их от гостей.

Несколько лет назад, незадолго до смерти ее матери, я совершил ошибку, оставив серию полноцветных снимков мексиканского наркоторговца, лежащего на обочине дороги - его отрубленные руки и ноги были сложены на груди, а голова расколота мачете - оставил на моем чертежном столе, когда ее мама прилетела из Бостона. Один взгляд - и ее лицо побледнело.

Попробуйте объяснить шестидесятипятилетней женщине, что я изучаю их, чтобы нарисовать то, что она сочла бы комиксом.

– Рисунок просто идеальный, - говорит Сэм, - очень впечатляющий.

От ее слов моя душа поет. Она точно знает, как меня поощрить.

– Ну да. То, что надо. Реалистичный и сногсшибательный одновременно. Не могу дождаться, когда ты ее воскресишь.

– Я тоже не могу.

Ужин в порядке. Чесночный хлеб не подгорел, а лапша слегка твердая, но не жесткая. Мы потягиваем вторые бокалы Мерло, когда я замечаю этот взгляд.