Я не Сэм
Шрифт:
– Почему ты так говоришь? Что тебя зовут Лили?
– Потому что это так и есть.
Я указываю на Зои.
– А это кто?
– Зои, - говорит она.
– А я?
– Ты...
– снова вижу слезы в ее глазах.
– Ты... Я не знаю, кто ты!
И она разражается рыданиями. Все ее тело содрогается.
Мне невыносимо это видеть. Я не знаю, что делать, но я должен что-то сделать, поэтому я встаю с кровати и снова опускаюсь к ней, и прежде чем она может остановить меня, я обхватываю ее руками.
Сначала она пытается вырваться,
Проходит некоторое время, и она, наконец, успокаивается. Ее тело расслабляется. Я глажу ее по голове, как гладят маленькую девочку.
Она выглядит измученной.
– Идем. Я уложу тебя в постель.
Я осторожно поднимаю ее на ноги и указываю на кровать с балдахином.
– Нет, - говорит она.
– Нет?
– Нет. Только не туда.
Я хочу спросить ее, почему не туда, но не делаю этого.
Возможно, я считаю, что это не важно. Возможно, я просто боюсь узнать ответ.
– Ладно, давай на диван? Не возражаешь?
Она кивает. Она поворачивается, и я вижу, что она, нахмурившись, смотрит на комод.
– Что? В чем дело?
– Ты запер Тедди. Я хочу его. Мне нужен мой Тедди.
Боже мой. Ей нужен этот чертов медвежонок!
– Без проблем.
Я отодвигаю задвижку, открываю стеклянные дверцы, выхватываю его из толпы Барби и передаю ей. Она прижимает его к груди. И я уже собираюсь сказать ей, чтобы она подождала, пока я возьму простыни, одеяло и подушку, но она уже проходит мимо кошки и идет по коридору в гостиную. Похоже, она точно знает, куда идти. Зои следует за ней по пятам.
Я собираю постельное белье и пару легких пижам, которые, как я знаю, ей нравятся, и когда я захожу в гостиную, она уже лежит, прижав к себе Тедди. Зои свернулась калачиком у ее ног.
– Вот твоя пижама. Хочешь чего-нибудь? Воды?
Она отрицательно качает головой. Откинув одеяло, она встает и влезает сначала в пижамные штаны, а затем надевает рубашку и застегивает ее на все пуговицы. Она не стесняется. Я наблюдаю за ней. За тем, как одевается обнаженная женщина, но ее движения почему-то не такие, как обычно, они быстрые и отрывистые, полные беспокойной энергии, без плавного течения и скольжения Сэм.
Где ты, Сэм?
Она садится на диван. Смотрит на меня. Как будто изучает, пытаясь понять, кто я такой.
– Теперь я могу попить воды?
– спрашивает она.
– Конечно.
На кухне, давая воде стечь, чтобы она не была теплой, я чувствую, что она стоит у меня за спиной в дверном проеме. Я наливаю воду в стакан, закрываю кран, а когда оборачиваюсь, то едва удерживаюсь от смеха.
Она стоит прямо, уперев руки в бока и склонив голову набок, готовая к перекрестному допросу.
– Кто ты такой на самом деле?
– спрашивает она. Затем делает паузу, размышляя.
– Ты мой папа?
У нее такой тихий голосок.
– Я... нет, Лили. Нет. Я не твой папа.
Вот я и сказал это. Обратился к ней по имени, которым она себя
– А кто же тогда?
– Патрик. Я - Патрик.
Я протягиваю ей воду и смотрю, как она глотает. Она возвращает мне стакан.
– Я хочу спать, Патрик.
– Знаю. Ложись.
Я поправляю постельное белье и взбиваю подушку. Я должен кое-что узнать. Я укладываю свою жену спать. Жену, которая думает, что она может быть моим ребенком. Я сижу рядом с ней на диване. Она наблюдает за мной, держа Тедди. Проходит некоторое время, и она, должно быть, гадает, о чем я думаю, но я, наконец, набираюсь храбрости и спрашиваю:
– В спальне ты сказала, что я сделал тебе больно. Как я тебя обидел?
Она пожимает плечами.
– Ну же, Лили, скажи мне. Как? Чтобы я больше так не делал, понимаешь? Как я тебя обидел?
Она отрицательно качает головой.
– Где?
Она смотрит вниз, медленно стягивает одеяло и простыню с бедер и показывает пальцем.
Показывает туда.
* * *
Ни первый скотч не помогает, ни второй. Я никак не могу вернуться в постель. Никак не могу уснуть. Поэтому я сижу в темноте в мягком кресле и наблюдаю за ней, зародышем на диване, с невинным, как у младенца, лицом.
Мне интересно, что принесет утро. Возможно ли, что она проспится, и я снова обрету свою Сэм? И откуда, черт возьми, это вообще взялось? Слова множественное расстройство личности постоянно вертятся у меня в голове, как столовая ложка на сковородке.
Что дальше? Подросток, который любит сжигать вещи?
Я знаю ее историю. Ее детство, судя по всему, было прекрасным. Никто над ней не издевался. Насколько мне известно, нет. Не было никаких автомобильных аварий с травмами. Когда умер отец, ей было двадцать.
Никого из членов ее семьи не убили. В семье случались обычные для среднего класса адюльтеры, но ничего такого, что бы могло оставить в ее душе глубокий след.
Так откуда же это взялось?
Наступает час волка[3], а вместе с ним и та мирная, жутковатая тишина, когда ночные существа прячутся в укрытия за несколько мгновений до того, как птицы поприветствуют новый день. Небо за окном медленно светлеет. Она ворочается во сне. Я допиваю третий скотч. Его магия ускользнула от меня.
Но за ночь я кое-что обдумал. Так что, в любом случае, знаю, что мне нужно делать. По крайней мере, на первых порах. Я встаю, ополаскиваю стакан на кухне и завариваю кофе. Сажусь за стол и в какой-то момент понимаю, что смотрю на свои руки.
Неужели эти руки в чем-то виноваты?
Не трогай! Ты сделал мне больно!
Эти слова жалят, причиняют душевную боль.
А потом я думаю: Нет. Я прикасался к женщине, своей жене. И она прикасалась ко мне в ответ. Я не буду испытывать чувство этой блядской вины. Я этого не допущу. Я не причинил ей боль. Я точно знал, как прикоснуться к ней. Она кончила, черт возьми. Три раза.