Я не сулю тебе рая
Шрифт:
— Киевский астроном!
Я подумал: почему киевский? Скорее всего, он крикнул то, что сразу пришло в голову.
Чья-то лошадь, случайно оказавшаяся во дворе, перестала жевать сено и с удивлением подняла голову: над нею, громко стуча крыльями, метались голуби.
Суматоха продолжалась недолго. Вот уже женщина как ни в чем не бывало вынесла мусорное ведро, какой-то заядлый рыбак завел свой мотоцикл, на третьем этаже заплакал ребенок.
Жизнь снова вошла в свою колею.
И все-таки извечный страх пещерных людей перед тайнами природы, унаследованный каждым из нас, ютится где-то в глубине души. Я никак не мог освободиться от предчувствия какой-то беды.
Что
«Как Айбика там, на верхотуре?..»
Но что с ней может случиться?
Заметался по комнате. Дуемся, избегаем друг друга, чепуха какая-то!
Я обидел ее, виноват перед нею, а переступить через свою гордыню не могу. Но вечно так продолжаться не может. Конечно, не может.
Смотрю на часы: еще рано на работу. Включаю радио. Знакомый местный диктор скороговоркой сообщает:
— Информацию о ходе строительно-монтажных работ в предпусковые дни сделал заместитель главного инженера товарищ Гусев. Он доложил, что к восьмому августа на насосную станцию будет принят жидкий аммиак. К этому времени будут обкатаны насосы.
Чуточку стало легче на душе, когда в комнате заговорил человек. Пусть и скучная передача, но живой человеческий голос вошел в мою обитель, я не одинок. А это очень важно, когда неспокойно на душе.
— Второй компрессор в цехе углекислотной компрессии будет смонтирован к двадцать третьему числу и станет служить резервным для первой очереди. Однако вызывает тревогу состояние подземных коммуникаций, так как оказалось, что старая канализационная система разбита и загрязнена…
И тут что-то вызывает тревогу. Я выключаю радио. Выхожу из дома. Мимо знакомого вахтера пробегаю, не успев раскрыть пропуск, несусь под лабиринтом воздушных коммуникаций и, наконец, запыхавшись, подбегаю к башенному крану.
Айбика работает как ни в чем не бывало. Разве ее удивишь солнечным затмением?
На ее рабочем месте плакатик: «Кран ошибается один раз!» Не сама ли девчонка это придумала? Это еще зачем?
Отсюда, с земли, мне не видно, что она делает в эту минуту в своей узкой кабиночке. Может быть, даже поет.
Я узнаю ее любимую песню:
Когда нужно, коня седлал, Когда нужно, лук и стрелы брал. Свою кровь проливал, но врагу не сдавал Башкир свой родной Урал… [2]2
Слова народной песни.
Но сколько можно стоять под краном, задрав голову?.. «Она там! Полный порядочек!» — сказал я сам себе.
Тревоги как не бывало.
Иду в цех. Там новый плакат: «С сегодняшнего дня курить опасно!» Вчера его еще не было. Значит, по-настоящему начинаются испытания. Жизнь идет как надо!
Заглядываю в наш неофициальный штаб — операторскую комнату. Здесь Амантаев и Саратова. Слышу, как он спокойно диктует:
— …Обязательства по вводу в эксплуатацию первой «нитки» производства карбамида к двадцать третьему сентября…
Я осторожненько прикрываю дверь — не буду им мешать.
Скоро наша смена заступит на вахту: на отметке «двадцать восемь», возле кристаллизатора, займет свой пост Прохор Прохорович; на отметке «двадцать один», возле испарителя, встану я; этажом ниже займут свои боевые позиции Валентин и тетя Шура; и в самом низу, неподалеку от смесителя, заступят на дежурство Лира Адольфовна и Пискаревский.
Все наши на подходе.
Неожиданно передо мною появляется Задняя Улица.
— Аюдаров!
— Я Аюдаров.
— Инструкцию знаешь?
— Назубок.
— Обязанности тоже?
— Да, товарищ начальник цеха.
Хотя в этом нет никакой нужды, я стараюсь ответить по-военному четко и ясно. Мне это приятно.
Задняя Улица удаляется. Очевидно, он обходит всех по очереди.
Первый раз в жизни мне дали понять, что не могут без меня обойтись. В такой знаменательный час, день пуска цеха, я нужен людям! Это наполняет меня гордостью.
Аюдаров не только важничает, не только придирчиво проверяет свое хозяйство (который раз!), но и продумывает свою работу наперед. Дежурному слесарю полагается думать.
В этот день все люди без исключения ощущают себя важными персонами. Барабан носится с этажа на этаж. Перед глазами то и дело появляются и тут же исчезают монтажники. Даже к Нагиме невозможно подступиться, так она заважничала!
«…На нефтехимическом комбинате одержана важная трудовая победа. Выведен на режим мощный, оснащенный первоклассной техникой объект по производству карбамида. Получена первая партия ценнейшего минерального удобрения. Он идет также для производства пластмасс, душистых веществ, болеутоляющих и снотворных препаратов.
После того как в колонну синтеза карбамида подали углекислоту, все шло нормально. И вдруг ночью здание наполнилось газом.
— Вот какой капризный аммиак, — шутили аппаратчики, — не желает уживаться со своим компонентом, убегает…
Вооружившись противогазами, рабочие и инженерно-технические работники цеха с небывалым напряжением трудились над устранением всевозможных неполадок. Повинуясь воле людей, установка начала выходить на режим. А в цеховой лаборатории мне показали белые кристаллики длиной в несколько миллиметров.
— Это и есть карбамид, — говорят лаборантки. — Анализы показывают, что он сполна отвечает требованиям».
Такое сообщение появилось в газете «Советская Башкирия». Тут все точно, за одним маленьким исключением. Слова «вот какой капризный аммиак, не желает уживаться со своим компонентом, убегает…» произнес не аппаратчик, как утверждает корреспондент, а Доминчес.
В ту минуту я не придал особого значения его словам. Принял за шутку.
Пора было расходиться по рабочим местам, а Доминчес все медлил. Похоже, не хотелось ему уходить от меня.
Я спросил:
— Ключ у тебя свой?
— Конечно.
— Обмедненный?
— Другого нам не полагается.
Потом мы поговорили, что неплохо было бы после вахты выпить по стакану сухого вина. На худой конец — холодного пива.
Кто же знал, что это был последний с ним разговор?
А я по обыкновению начал философствовать: кто такой дежурный слесарь? Со стороны кажется, что он ничего не делает, только за приборами следит да за пломбами. Но работа дежурного слесаря поважнее, чем у иного министра.
Минутой позже я уже сравнивал себя не с министром, а с моряком. «Порою не отличишь, где капитанский мостик и где наша операторская, — глубокомысленно рассуждал я. — Прежде всего внешнее сходство: щит управления, вахтенные журналы, картограммы, всякие рычажки и кнопки. И внутреннего сходства, пожалуй, не меньше: железная дисциплина — раз, братство — два, всякие строгости — три…»