Я не твоя
Шрифт:
Мне нужно освободиться из этих объятий. Мне не нравится то, как крепко он прижимает меня к себе. Хочу оттолкнуть и чувствую, как напрягаются его мышцы под рубашкой. Аромат его тела забивает все рецепторы.
Нельзя поддаваться этому. Нельзя снова попасться в его сети.
Понимаю, что если я сейчас подниму голову, то его губы накроют мои. Мне кажется, невидимые нити сейчас просто сшивают нас вместе, не давая возможности мне избежать неизбежного.
Не поднимать голову, не смотреть ему в глаза, не
Не хочу. Не могу. Не должна.
Чувствую, как его сильные руки отодвигают меня.
– Прости, Зоя. Я просто не хотел, чтобы ты упала. Надеюсь, все в порядке?
Переступаю с ноги на ногу, и снова сильная боль молнией чертит от ступни к колену и выше.
– Ох… да, все… все в порядке.
Нужно как-то идти, но я понимаю, что не смогу.
Делаю шаг и от боли слезы тут же выступают, еле справляюсь с тем, чтобы сдержать вскрик. Еще шаг, аккуратно. Пошатываюсь, закусывая губу.
– Зоя, что ты делаешь?
– Я иду. Ты сам сказал, что мы едем в клинику.
– Ты на ногу ступить не можешь, к чему эти подвиги? Я же вижу.
Снова его руки на моем теле.
– Не надо, не трогай меня, Тамерлан!
– Ты снова упадешь, и на этот раз последствия будут еще хуже. Сломаешь ногу, и как в таком состоянии ты сможешь ухаживать за дочкой? Я отнесу тебя к машине. В клинике доктор заодно и ногу твою посмотрит. И рентген сделает до того, как ты… забеременеешь.
– Не нужен мне рентген. Всего лишь неудачно оступилась.
– Не спорь. Как ты любишь спорить!
– Ты меня совсем не знаешь, Тамерлан. И спорить я не люблю.
– Может, с другими – нет. А со мной… Я единственный, кто удостаивается этой чести.
Он поднимает меня на руки легко, как будто я вешу не больше, чем моя Светланка.
Смотрит, сначала с улыбкой, а потом… Потом его взгляд становится очень серьезным. Изучающим.
– Не надо, Тамерлан.
– Не надо что? Смотреть?
– И смотреть тоже. И… целовать не надо.
Он усмехается как-то очень горько.
– Я не целую чужих жен, Зоя. Это табу.
Сердце колотится где-то в горле, обжигая и раня. А ведь когда я сама поцеловала его он отвечал! Еще как отвечал…
Табу. Чужая жена.
Но ведь это ненадолго? Он скоро все узнает, и что потом?
Глава 35.
– Вот смотрю я на вас, дамы, и думаю – зачем вам эта пытка иезуитская? – заявляет громогласный доктор, - Неужели для того, чтобы понравится мужчине? Поверьте, красавицы, вы нам нравитесь и в кедах, и в тапочках! Если уж нравитесь!
Главврач клиники – тот самый Товий Сергеевич, который когда-то отказался дать мне смертельную дозу «обезболов» стоит рядом со мной и с Зоей, которой накладывают повязку.
Вывих,
Зоя бледная. Не могу понять почему – то ли от того, что ей больно, то ли… то ли потому, что все мысли ее сейчас далеко, там с ее девочкой. С нашей девочкой.
Пока мы ехали к клинике я просмотрел материалы о болезни, о способах лечения. Возможно, я тоже могу стать подходящим донором. Тогда Зое не придется никого рожать.
Это, на самом деле, почему-то меня волнует. Я хочу, чтобы она родила. Очень.
Возможно для меня это единственная надежда на то, что мы хоть изредка будем видеться и общаться с ней. Этого ребенка я точно не брошу. И не позволю его отцом называть другого мужчину.
Даже если ей этого очень сильно захочется!
В конце концов… Я имею право на это.
Правда…С другой стороны…
Зачем мне это надо? Ведь каждая минута рядом – просто пытка.
Видеть и понимать, что потерял. Себя потерял. Потерял в ней, причем давно.
– Тамерлан, дорогой, пока тут с твоей красавицей закончат, пройдем на пару минут в мой кабинет. Если вопрос, который нужно решить. Корсаков в отъезде, а это срочно.
Корсаков – учредитель клиники, именно он когда-то познакомился с Товием и предложил ему уйти из военного госпиталя сюда. Я стал совладельцем примерно через год после того, как выписался. Пришел к Корсару – так его звали друзья – предложил помочь с новыми зданиями, расширить сеть. Мы договорились.
– Слушаю вас, Товий Сергеевич.
– Это она? – только врач может быть столь безапелляционным и простым.
Она. Для него, кажется, это такой безобидный вопрос.
Разумеется, доктор не был в курсе всех моих сердечных дел, но кое-что знал. Тем более Ильяс долго лежал в этой клинике. Брату в то время было очень тяжело, рассказы о том, что случилось с нами и почему, были для него, вероятно, чем-то вроде психотерапии.
– Очень красивая женщина. Не понимаю только, зачем вам инсеминация.
Я и сам этого не понимаю. Я ведь больше всего на свете хочу, чтобы она принадлежала мне! Чтобы я снова видел в ее глазах лучики счастья. И чтобы она смотрела на меня так, как тогда, пять лет назад. Словно пыталась найти ответ на вопрос за что нам дали такое счастье быть любимыми и любить.
Я бы мог сегодня, там, в кабинете, поддаться ее порыву, уложить ее на диван, присвоить, вернуть себе, поставить на ней клеймо, говорящее о том, что она моя. Заставить ее уйти от мужа, под предлогом того, что она ждет ребенка. Возможно, ей и самой хотелось, чтобы я поступил именно так?
И тогда она могла бы до конца жизни презирать меня за это. На вполне законных основаниях.
Или… может быть благодарить, объясняя, что у нее самой бы не хватило духу, а я взял и решил все одним махом?