Я не твоя
Шрифт:
Которую уважает и ценит?
Не знаю. Наверное, так можно охарактеризовать его взгляд.
Женщина, которая дорога. Как друг.
Как мать его ребенка.
Хорошо, что это именно такие взгляды.
Оставляю Тамерлана у кабинета нашего лечащего врача, Глеба Евгеньевича Кубинского, сама спешу в палату.
Слава Богу, в данный момент состояние Светланки стабильное, и ей не нужна полная изоляция. Мы с мамой можем к ней заходить.
В отделении стараются сделать все, чтобы дети чувствовали себя пусть
Стены тут разноцветные, белье цветное, есть игровые комнаты. Часто приходят артисты, клоуны. И врачи все… чувствуется тепло их сердец. Всех, каждого. Вообще весь персонал от санитарки до главврача – это люди.
И отношение ко всем тут одинаковое, независимо от того, кто родители пациента, богатенькая дамочка с Кипра, владелица гостиничных комплексов и клиник, или обычная воспитатель детского сада.
Родители общаются дружелюбно, помогают.
И дети все дружные, старшие стараются помочь младшим.
Но бывают тут очень, очень тяжелые минуты. О которых каждая мать старается не думать. От которых не отгородится ничем.
Я не думаю. Стараюсь выключить сердце, которому слишком больно.
Не представляю, как переживают это врачи, вынужденные сталкиваться с бедой каждый день. Каждый день…
– Мамочка, а что ты мне принесла?
– А что ты ждала, Светлячок?
– Ты обещала фломастеры и новый альбом!
Я успела все купить заранее, до поездки к Тамерлану. Достаю из пакета желанный подарок, с улыбкой смотрю как моя маленькая принцесса тут же раскрывает альбом, и смешно сложив губки принимается выводить четкие линии.
Она отлично рисует. Я занималась с ней, но у нее природный талант. Конечно, до идеала далеко, но для своих четырех с небольшим она настоящий мастер.
Пока светик занята, мама уводит меня в сторону.
– Что с ногой?
– Каблуки. Отвыкла.
– Я тебя предупреждала. Он хоть оценил? – мама не утратила способность шутить.
Оценил ли Тамерлан?
Вспоминаю, как повела себя в его кабинете, и меня кидает в жар от стыда. Закрываю лицо руками. Что я пыталась сотворить? Идиотка!
И в то же время… в то же время новая волна жара покатывается, когда я думаю о том, что было бы, если бы он повелся на мой глупый подкат? Если бы принял всерьез ту нелепую попытку соблазнения?
И еще одна волна, практически цунами, когда я вспоминаю его губы, которые обрушились на мои.
И память вырывает из сознания тот далекий вечер, после катания на лошадях, когда он, после ужина с моей мамой утащил меня в подъезд и целовал, целовал щеки, виски, лоб, глаза, губы, повторяя как любит меня, как видит меня каждую ночь во сне, думает обо мне каждый день… я помню, как умирала тогда от счастья, просто… умирала, дрожа, прижимаясь к нему, не веря собственному счастью…
Я понимаю, чего не увидела
Страсти.
В нем не было той темной всепоглощающей страсти, с которой он смотрел на меня тогда, пять лет назад.
Мне бы нужно вздохнуть с облегчением, расслабиться. Но почему-то… больно.
– Что, девочка моя, тяжело было?
Молчу. Киваю.
Тяжело. Очень тяжело. Я словно вернулась в себя прежнюю.
Говорят, в реку не войдешь дважды, а я вот вошла.
Наверное.
Мама обнимает меня. Видит, что пока я не готова все рассказать, просто гладит по голове.
А я думаю, Господи, какое счастье, что у меня есть МАМА, которая просто обнимет и погладит по голове!
Когда умер Петрос меня только мама вытащила.
Да, не дети, хотя Света к тому времени уже была больна, и я должна была держаться ради нее. А Коста, был еще совсем маленький, чуть больше года.
Не дети, к ужасу своему, понимаю, что это так.
Мама!
Она просто сказала однажды – представь, что будет со мной, если ты умрешь, детка? Мне на самом деле не хотелось жить тогда.
Потому что мы уже поверили в то, что Петрос выкарабкается! Ему удачно удалили опухоль, химиотерапия помогала. В анализах была сумасшедшая динамика. Все шло к выздоровлению. А потом… вирус. Пневмония.
Он просто не смог дышать. Его легкие отказали, разложились буквально за несколько дней.
Я помню, как билась в истерике и кричала на всю больницу, и думала, почему все так несправедливо? Мы почти победили эту коварную ведьму саркому, почему же не справились с каким-то непонятным мерзким демоном с дурацким названием?
Родители Петроса буквально почернели от горя. Его мама целовала мне руки, благодаря за внука, и за то счастье, что я подарила их сыну.
А моя мама… она укладывала мою голову к себе на колени и рассказывала мне о моем детстве. О том, как мой папа ждал моего рождения, как рассказывал, что будет водить меня на футбол, учить кататься на коньках. О том, каким он был гордым, когда гулял с моей коляской. Мне года не было когда папы не стало. Потом мама вспоминала своего папу – моего деда, я любила играть с ним в «морской бой», и именно он, а не родной отец учил меня кататься на коньках и лыжах, и на велике.
Мама вытащила меня этими разговорами, своей любовью. Спасла.
И сейчас, обнимая ее чувствую, как я ей благодарна.
– Тамерлан тут, мам, разговаривает с доктором. Может быть, и сюда зайдет.
– Ты разрешила?
– А я могла не разрешить? Конечно, я разрешила.
– Мамочка, Светуля, посмотрите, красиво? – наша Светочка упорно называет мою маму не бабуля, а Светуля.
Мы с мамой смотрим на альбомный лист, и я чувствую, как сердце сжимается то ли от боли, то ли от страха, то ли от присутствия чего-то сверхъестественного.