Я - не заморыш!

Телевной Сергей

Санитарка подложила отцу под голову какую-то штуку типа резиновой подушки. Я поливал водой из ковша, мама мылила волосы, санитарка давала указания.

Мне доверили брить батину недельную щетину. Отец пытался помогать, но обессиленно опускал руки. Я, хотя и сам еще никогда не брился, с задачей справился.

— Вот, теперь как юбилейный трояк сияет! — сказала санитарка.

— Как червонец, — слабо улыбнулся отец, несогласный с такой низкой оценкой. Вроде и мама стала веселее. Правда, после бритья щеки отца каза­лись совсем прозрачными.

Я

почему-то подумал, что мне и самому надо побриться. А то пушок какой-то несерьезный развелся под носом. Вот царапины сегодняшние зажи­вут, и побреюсь, решил я по-мужски.

Повисла неловкая пауза.

— Ну так, вроде на человека стал похож, а не на мешок с костями, — одо­брительно сказала санитарка. — Выкарабкается, бедолага.

— Конечно, папа худой, но жилистый, — сказал я, убеждая всех.

Санитарка не ответила, забрала таз с ковшом и полотенцами, удалилась.

— Спасибо вам!.. — сказала мама вслед ей.

Когда санитарка скрылась за дверями, голос подал скрипучий старичок:

— Спасибо в карман не положишь. Я вот всегда ей мятую сую в карман.

— Да?.. — растерялась мать. — А я думала, что у вас здесь не принято.

— Принято, принято. Дашь хоть полтинник, так примут.

Речь о деньгах озадачила маму. Нет, конечно, она знала, что на лекарства там, на усиленное питание. На первое время деньги имелись.

Кое-какие финансы были и у меня, остались от тех, что дядька Мишка- зоотехник заплатил за навоз. Я, естественно, готов был пожертвовать. Не зря же мама меня называла кормильцем.

Подал слабый голос отец:

— У меня на карточке немного есть. Но где эта карточка, не знаю, — сокрушался он, явно чувствуя себя неловко.

Думаю, он, как и мы с мамой, помнил, что не особо помогал мне финан­сово. Честное слово, в мою голову приходили и раньше мысли об этом — об алиментах, посылках. И сейчас стало обидно за отца. Не за себя и не за маму, а именно за батю.

Как ему сейчас скверно, не только физически, но и совесть, наверное, грызет. Сыну, то есть мне, 14 лет, а вырос без помощи отца. Впрочем, это я за батю так думал, а что у него в мыслях, не знал. Отец прикрыл глаза, о сберкарте больше не говорил, про аварию не рассказывал.

Мы переглянулись с мамой:

— Пошли, сын?

— Да, мам, пошли.

На меня навалилась усталость — за день столько всего произошло! И главное, встреча с отцом! Я, конечно, рад! Но ожидалось чего-то другого. Хотя что, собственно, должно было случиться?

— Костя, ну, мы пошли, — сказала мама отцу.

— Ну, ладно, спасибо. — Потом отец вдруг спохватился: — А вы где остановились?

— Где? Пока — на проходной, — сказала мама. — Сейчас определимся, не волнуйся.

— Пап, ну, до завтра!

Момент неловкости прошел, я просто радовался, что у меня есть родите­ли, не то что у детдомовских.

Глава V

Ночью

к нам ломились — я пустил в ход битые бутылки

Мы вышли из больницы. Я чувствовал убойную усталость и ощущал себя заморышем. Сразу замерз — на дворе май, а тут такая холодрыга! Морось, ветер.

— Мам, где будем ночевать?

— Охранник вот дал записку, в соседнем общежитии договоримся.

Мы долго преодолевали двести метров от корпуса больницы до проход­ной. Я чувствовал опустошение. Ну, вот встретил отца. Поздоровались, обня­лись. Но даже не поговорили толком. С досадой я вспомнил слезы на глазах и снова возненавидел себя.

— Рад, что встретил отца-то? — как бы подслушав мои мысли, спросила мама.

— Конечно, — ответил я без энтузиазма. — Но какой-то папка потух­ший.

— Наоборот, он взбодрился, когда тебя увидел.

— А может, тебя.

Мы как бы успокаивали друг друга, не очень уверенные, что отец нам был сильно рад. На проходной восстал, как памятник, охранник:

— Проведали отца?

— Проведали.

— Все нормально?

— Нормально.

— Вот видишь, пацан! Если захочешь цели достичь, преград нет, кроме кустов, — засмеялся он и дурашливым жестом показал на мое исцарапанное лицо. Мне, конечно, это не понравилось. И то, что именно он маме дал запи­ску в общежитие на ночлег, тоже меня злило. А мать ему сказала:

— Ну, спасибо, что помогли.

— Да ладно. Я сутки через двое дежурю. Если что, обращайтесь.

Мы взяли наши баулы и потащились в сторону общежития.

Холод и промокшие ноги заставляли нас двигаться быстрее, превозмогая собачью усталость. Я вспомнил, что родился гиперактивным.

Вот и общага. Это, конечно, не небоскреб, какие я видел в центре Перми, но все же пять этажей. А в нашей общаге в Лесостепном — лишь три.

Нас впустили в фойе, мама по записке, которую дал охранник из мед­санчасти, нашла какую-то тетку, комендантшу. Она неуловимо напоминала мать Амбала. Мне это не очень понравилось. Особенно — воспоминание про Амбала. И так еще синяк от него не сошел. В связи с этим у меня перед глазами пролетели картинки из недавней моей поселковой жизни: Маришка, которую я вспомнил первой, Ленка, которая сама бесцеремонно вторглась в мое воображение, Дениска рыжий (туго ему сейчас с Амбалом). Ну и другие вспомнились: Завмаг Артемович, дядька Мишка-зоотехник, участковый...

Комендантша провела нас по мрачному коридору, где тяжело ворочались запахи сырости. Поднялись на второй этаж.

— Вот здесь две кровати. Душ, туалет в коридоре. Деньги вперед. Кава­леров не водить.

— Да вы что, — поперхнулась мама. — Какие кавалеры?!

— Ну-ну. — тетка равнодушно обвела взглядом маму, получила плату за двое суток вперед и, уходя, посоветовала: — Закрывайтесь изнутри на засов. Тут народ всякий обитает, — и показательно лязгнула тяжелой метал­лической дверью.