Я - не заморыш!

Телевной Сергей

Мама, вынашивавшая меня, зубрила бесполезную технологию переработ­ки зерна. Видно, сильно перезубрила, потому к учебе у меня стойкая аллер­гия. Это врожденный инстинкт. Или приобретенный?

Короче, тут все понятно: если я такой — без тяги к учебе, то виноват в этом, наверное, мамин сельхозтехникум, а заморыш — потому что батя выхлопных газов и пыли наглотался. Я так стал думать давно, еще когда в первом классе учился, потому что всезнающая медсестра тетя Галя сказала:

— Это мама в техникуме переучилась и отбила охоту к учебе у дитяти еще в утробе, а отец выхлопных газов наглотался,

вот и результат.

Кстати, когда я родился, тетя Галя посмотрела на меня и сделала вывод:

— Этот — не жилец.

Я на нее не в обиде. Она ж медичка. А сказала так, потому что я был как вялый огурец — худющий и сморщенный, да еще синий.

К тому моменту, как мне появиться на свет (уже затравленному маминой зубрежкой и нанюханному папиным бензином), мама моя лежала в больнице на сохранении плода. Плод — это, значит, я.

Не помню, как я барахтался в утробе матери, но. запутался в собствен­ной пуповине. Про это я услышал лет в пять, когда между собой разговари­вали соседские тетки. Я тогда смотрел на свой пупок и не представлял, как можно в нем запутаться. Оказалось, пупок — это не пуповина. Ну, плавал я плавал в маминой утробе, как космонавт в невесомости, и запутался. Пупови­на, которая вовсе не пупок, обвилась вокруг моей шеи.

Представить это трудно, а выпутаться вообще невозможно. Короче, при­шлось извлекать меня на свет божий другим путем. Это называется — кеса­рево сечение. Ну, подробностей не будет. Это вообще для категории «18+», а мне, напомню, только 14 лет. Вот так я появился на свет.

Назвали меня Кириллом — в честь деда, понятно. Молоко у мамы от пере­живаний пропало. Это я почему знаю? Да старшие рассуждали обо мне: он чахленький такой, потому что молока детского не видел. Искусственник

Я как родился чахлым заморышем, так и живу. С первого класса на уро­ках физкультуры, когда все выстраивались в одну шеренгу, я был последним.

Ну, или предпоследним. Мы с рыжим Дениской были одного роста и каждый раз менялись, чтобы не было обидно. У него кликуха была и есть — Рыжий. Ему больше повезло. А я — Заморыш

Но это, может, не потому, что искусственник, отравленный зубрежкой и придорожными выхлопами, а пото­му что такая генетика. Так, кажется, выражается биологичка Наталья Анато­льевна — моя классная руководительница. У бати дефицит веса — и у меня тоже. Реально именно из-за этого отца в армию не взяли, а не потому, что он «косил» от службы.

Кстати, про отцовские гены. Он же у меня высокий, потому и маме понра­вился. А я до класса пятого был самым маленьким в классе, даже Рыжий меня обогнал. Но потом батины гены проснулись, и я так попер в рост, что к девятому классу стал самым длинным в классе. Но вот кликуха Заморыш осталась. Конечно, лучше бы — Длинный, но.

А когда я родился, досужие тетки, мамины подружки, которые вовсе и не подружки, говорили обо мне:

— Он кесаренок, да еще искусственник. Ну что ты хочешь? — как бы успокаивали они

мою маму.

— Кесарята — они гиперактивные и слабовольные. Потому что труд­ностей изначально не испытали, — поясняла маме незамужняя тетя Галя, которая медсестра.

Я, когда начал чуть-чуть соображать, задумался сначала про гиперактив­ность. Знал, что такое гипермаркет. Хотя потом оказалось, что это не гипер­маркет, а просто магазин. Ну, какой гипермаркет может быть у нас на окраине поселка Лесостепного?! Однако назывался он — «Гипермаркет»!

Короче, «гипермаркет» и «гиперактивный» для меня было одно и то же. Поэтому я маму настырно тянул в гипермаркет. Гиперактивно так тащил — за «киндер-сюрпризами» и всякими чипсами. А она, как всегда:

— Кирюша, у мамы нет денег, — и смотрела на меня грустными гла­зами.

— А где они? — резонно спрашивал я.

— Спроси у своего папы слабовольного, который алименты не платит, — это не мама так отвечала. Это ее сердитая незамужняя подружка Г аля. А мама объясняла:

— Ну, просто безденежье, сынок.

Безденежье мне казалось почему-то какой-то большой лужей в стиле фэн­тези. Ее, лужу, нельзя перейти и нельзя опрокинуть, чтобы вылить. Короче, про гипермаркет и про безденежье я рано усвоил.

А про слабую волю, мою и папину, я тогда ничего не представлял. Потом мне казалось, что моя воля — это такой косматый и оборванный мужик, кото­рый тянет лямку, но не сильно упирается. Ну, как бурлаки на Волге. Вот так представлялась мне воля. Тогда я еще и про бурлаков не знал — просто видел картину. Они, эти бурлаки, похожи на бомжей, если честно. Вот и воля у меня наподобие бомжа, потому и слабая.

Про папину волю, какая она из себя, не могу ничего сказать. Но в отличие от тети Гали, думаю, что воля у него все-таки сильная. Потому что он сам хоть худой, но жилистый. И работать мог сутками.

Вот такая у отца была сила воли. А у меня — как у вялого бомжа. Может, у всех кесарят такая воля?..

Теперь понятно, как мне, кесаренку — слабовольному и гиперактивно­му — сложно в этой жизни? Да еще с вечным маминым безденежьем.

Я потерял не родившегося брата, мама с папой расстались

К тому времени, когда я только начал чуть соображать, папа с мамой рас­стались. Может, у них прошла любовь... Так бывает: и у взрослых, и у моих ровесников. А может, мама с папой много слушали всезнающих родственни­ков и незамужних подруг, которые талдычили каждая свое.

— Она тебе не пара, — говорили отцу про мою маму. — Какая-то нерас­торопная, забитая, и песня у нее дебильная.

Мама уходила в край огорода и пела сквозь слезы «дебильную» песню:

Ты, река ли моя, чиста реченька,

Серебром ключевым ты питаешься.

От истоков струишься отеческих,

Меж камней-валунов извиваешься.

Почему пела про речку, не знаю. У нас только канал имени какого-то рево­люционера. Вот. А про отца доброжелатели с другой стороны жужжали:

— Он тебе не пара! Неудачник, тряпка, слабак.